Сын президента - [8]

«Думаю, он утихомирится, когда достигнет половой зрелости, — не раз говорил Хомер, — и не узнает, на что нужна ночь и куда девать энергию».

— Отсрочка на пять минут, — сказал он в это утро, вытирая слезы Изабел.

Сегодня была очередь Хомера поднимать сына, но в честь его дня рождения родители оба отправились к нему в спальню. Изабел спустила ноги со своей стороны кровати, Хомер — со своей. Оба натянули джинсы, тенниски и туфли на резиновой подошве. Зазвонил телефон. Это была одна из ассистенток Изабел. Извинившись за ранний звонок, она попросила разрешения связаться с норвежским архитектором, который остановился на день в Лондоне, прервав свое кругосветное путешествие. Тревога Изабел улетучилась. Мир вернулся к нормальному состоянию. Надо было принимать решения, зарабатывать деньги, справляться с жизнью.

Хомер открыл дверь в спальню Джейсона. «Тра-та-та-та-та», — тарахтел Джейсон, направляя на родителей новый нарядный пистолет так, словно держал в руках автомат.

— Мне шесть, скоро будет семь, мне не надо сегодня идти в школу.

— Надо, надо, — сказали они. Джейсон вопил, орал и топал ногами. Родители урезонивали его, взывали к его рассудку, улещивали.

Хомер отводил Джейсона в школу по понедельникам и средам и забирал по вторникам и четвергам. Изабел отводила его по Вторникам и четвергам и забирала по понедельникам и средам. По пятницам родители вместе отводили его и вместе забирали. Такой распорядок вполне их устраивал.

В хорошую погоду Джейсон сидел за спиной Хомера на велосипеде. Сегодня был ясный день. Джейсон, все еще с пятнами от слез на щеках, обернулся, когда они отъезжали, и улыбнулся матери. Это была улыбка принца своему приближенному, бесконечно добрая, бесконечно снисходительная. Всепрощающая. Изабел стало ясно, что он с самого начала не собирался пропускать уроки.

Изабел вернулась в кухню выпить кофе. Радио было включено. Передавали утренние известия. Изабел слушала с профессиональным интересом. Она была знакома с достаточным числом журналистов, встречалась со многими издателями, делала, пусть незначительную, работу для отделов новостей, чтобы знать, каким путем достигается желанный результат, какими, отчасти случайными, отчасти сознательными способами создается тенденциозное мнение, и истина в который раз выскальзывает из пальцев, как ртутный шарик, который падает на пол и, разлетевшись на мелкие частицы, исчезает навсегда. Сегодня ей было достаточно ясно, о чем идет речь.

В Америке началась подготовка к выборам президента. Шло предварительное голосование сторонников обеих партий за выставленных кандидатов. Демократам пришелся по вкусу человек со стороны, молодой сенатор из штата Мэриленд по имени Дэндридж Айвел — известный всем как Дэнди Айвел. Заглушаемый треском радиоволн, комментатор раздумывал вслух о преимуществах молодого кормчего у кормила власти; он возвращался к эре Кеннеди и золотому веку США, когда национальный позор, депрессия, финансовая политика, инфляция, безработица и уличные беспорядки еще не стали обычными темами разговора. Век, когда страну не отягощало чувство ответственности, — юность нации. Возможно, если у кормила власти станет Дэнди Айвел, Америка снова будет сильной и молодой. Энтузиазм комментатора, с треском отскакивая от какого-то неисправного спутника, не оставлял сомнения в том, что он болеет за Дэнди Айвела.

Изабел села. В доме было тихо. Большие круглые часы, висевшие на стене кухни, тикали в одном ритме, старинные стоячие часы, гордо возвышавшиеся в холле, среди велосипедов и пальто, в другом. Круглые часы надо было заводить каждый день, стоячие — раз в неделю. Изабел заводила круглые — про стоячие она всегда забывала. Хомер — нет. Она налила себе чашку кофе. Хомер ограничил себя двумя чашками в день и никогда не пил растворимый. Боялся, что он канцерогенен.

Как бы она жила без Хомера? Он построил ее жизнь, изменил ее личность, превратил безалаберную потаскушку в спокойную, уверенную в себе женщину. Изабел обхватила себя руками. У нее заболело в груди. Принялась качаться взад и вперед.

Конечно, она знала это имя, слышала или видела где-то мельком, но притворилась сама перед собой, будто понятия не имеет, о ком идет речь. Конечно же, она проснулась в испуге, конечно же, она позвонила матери, конечно же, она плакала.

Дэнди Айвел, президент Соединенных Штатов.

Когда-то, думала Изабел, я полагала, будто события не связаны между собой, случайны; полагала, что, когда тебя любят, а потом бросают, это уходит в прошлое и исчезает, и что настоящая, остающаяся в памяти жизнь, жизнь, за которую ты несешь ответственность, начинается только с брака или чего-то равнозначного ему, и рождения ребенка. Она видит теперь, что это не так. Ничто не исчезает, даже то, что ты очень бы хотел потерять. Все движется к определенной точке во времени. Наше будущее обусловлено нашим прошлым; всем целиком, а не только путями, которые мы избираем или которыми гордимся.

Делать было нечего, оставалось одно: ничего не говорить, ничего не предпринимать, держать то, что знаешь, при себе. Все еще образуется.

После землетрясения дом становится другим. Безделушки на полочках стоят чуть иначе, книги прислоняются одна к другой под слегка иным углом. Лампа снова спокойно висит на конце шнура, но все вещи узнали, что такое движение, что такое возможность действовать и разрушать. Дом смеется. Ты думала я — твой, я — твой друг. Ты думала, что знаешь меня, но, как видишь, это вовсе не так. Я могу обрушиться на тебя и задавить до смерти. Изабел казалось, будто дом, который она так любила, изменился, что он издевается над ней, смеется.