Сын отца своего - [15]

«Вы признаете власть северного соседа, — сказали эти люди местным правителям, — позволите его войскам остаться на вашей земле, а во всем другом живите так, как жили. И никто больше не посмеет топтать ваши поля и сады, врываться в ваши жилища, трогать ваших женщин и детей, угонять ваши стада». И правители маленьких царств и народы их сказали «да». Так вдоль великих гор — от синего океана до синего моря, от зеленой тайги до желтой пустыни — легла граница великой державы. Кинжалоглазые ханы еще посылали из-за гор отряды грабителей, но казачьи линии и гарнизоны перерезали древние пути разбоя, и верхоконная саранча выжигалась порохом и свинцом…

Много воды утекло в желтых и зеленых реках, много иных битв отгремело на этой земле, пока старая граница не стала границей великой державы труда, где уже нет царей и ханов, как нет различия и между людьми. Давно остановлена и умирает в сетях каналов пустыня, почти не осталось в живых стариков, помнящих последние набеги разбойничьих банд из-за кордона, но бродят тени прошлого в лунные ночи по заросшим верблюжьей колючкой древним караванным путям…

Может, вовсе не грозы в черных горах снились Ермакову, а приснилось ему сухое августовское утро того лета, когда эхом выстрелов на Уссури отозвались выстрелы на сопке Каменной… Маленькая, до боли родная сердцу застава, чье имя долгие месяцы каждый день повторяла огромная страна, застава, навеки памятная каждой тропинкой, протоптанной пограничными нарядами, каждым камешком у погранзнаков, каждым домиком и каждым крошечным топольком, посаженным в обрезок бетонной трубы, чтобы не погубили его свирепые ветры, дующие из Джунгарских ворот. Маленькая застава, но грозная — когда редкой цепью зеленых фуражек шла в атаку по склонам сопки Каменной, на которой засели многочисленные провокаторы, нагло нарушившие границу… Острия ли примкнутых штыков блеснули на солнце или уже бьет пламя из автоматных стволов в ответ на огонь провокаторов?.. И жгуче бьют в глаза разрывы гранат в узких каменных щелях, где засели враги… Два бронетранспортера, похожие на игрушечные танки, под жестоким огнем гранатометов бесстрашно курсируют у подножия сопки, заливая ее вершину свинцово-стальным дождем тяжелых пулеметов, от которого дымится и плавится камень. Недвижные, строгие лица двух русских ребят, павших в бою… И трупы врагов, устлавшие склоны сопки и подступы к ней…

В последнюю минуту Ермакову приснились настоящие танки — три машины, которые он получил под начало после училища. В эту минуту сон его был спокойным и крепким, и, когда открыл глаза, он уже не помнил никаких сновидений.

Вставал не торопясь, долго умывался, позавтракал в ближнем городском кафе, вернулся в общежитие, начал неспешно укладывать чемодан к отъезду на сборы. Думал о минувшем вечере, думал о Полине, и все, что произошло, казалось сновидением, но светло-голубая майка подтверждала реальность случившегося. «Когда бы ни пришел — буду рада…» У него два выходных впереди… Может, это и есть любовь — то, что он испытал вчера с Полиной? Почему она не поверила в его чувство и словно испугалась этой вспышки?.. Ведь если любит…

В непривычных раздумьях он ходил по комнате, пока не уперся в ящик с песком — тот самый, из-за которого пришлось ему выдержать «бой» с заведующей общежитием.

На ящике, среди желтых песчаных холмиков, поблескивали боками пластмассовые фигурки танков — зеленые и синие. Зеленые напоминали полуразвернутую колонну, готовую с марша вступить в бой с синими, которые пытались охватить зеленых с флангов и расстрелять перекрестным огнем. Накануне он решал тактическую задачку из «Военного вестника», заданную начальником штаба, а решалась она трудно, и Ермаков оставил занятие неоконченным. Теперь оно оказалось кстати.

— Так как же нам быть с вами, друзья «зеленые»? — спросил вслух. — В глухую оборону уйдем или еще подумаем?..

Решения напрашивались одно за другим — внешне благополучные, проверенные решения и все же малонадежные, вялые, без всяких каверз для «синих». А без каверзы тут не выкрутишься.

Встречный бой — царь машинной войны — давно стал увлечением Ермакова. Как никакой другой вид боя, он требует одновременно большого опыта и фантазии, холодного расчета и злой дерзости. Но главное — досконального знания приемов боя, знания во имя того единственного варианта, который больше всего отвечает сложившейся обстановке и, ошеломляя неприятеля, не дает ему никаких преимуществ. Ошеломить — большого ума не надо. Лишить преимуществ — вот задачка. Тут командиру держаться в форме поважнее, чем спортсмену. Там в худшем случае обыграют, лишат титула. А здесь — убьют. И тебя убьют, и тех, кого ведешь в бой. Встречный танковый — это минуты и секунды. И еще — беспощадность пушек и ракет, помноженная на инерцию брони, на ярость людей, захваченных наступательным порывом. Промедлил — пропал. Сробел — пропал. Зарвался — тоже пропал. Во встречном танковом ничьих не бывает.

«Итак, роте грозит окружение или в лучшем случае охват, — размышлял Ермаков, увлекаясь и забывая обо всем на свете. — Единственный выход, кажется, в жесткой обороне. Нет, не выход. Задушат до того, как подоспеют главные силы… Уклониться — расстреляют с фланга: местность не та, чтобы скрыться у противника под носом. Значит, согласно расчету сил и средств, скорости сближения колонн и здравому смыслу, остается все же занять круговую оборону и продать жизнь подороже? Невеселая перспектива. А что делать прикажете? Уж не атаковать ли?!» Ермаков усмехнулся: десять против тридцати…