Сын леса - [49]

— На охоту собираешься? — кивнул на дробовик.

— Наши пошли на разборку в Черный Ишак. Кого-то там местные обидели.

Скоро прибегут. Может и побитые. Жду вот!

Зинка откинула полог палатки, там стоял ящик с вином. Вытащила бутылку:

— Подкрепись пока!

Алик вздохнул:

— С возвращеницем, Алик Кошибаевич! — сковырнул жестяную пробку и, почти не отрываясь, опорожнил бутылку. Крякнул. Был тихий загородный вечер, быстро темнело.

— Слышишь?! — вытянула шею Зинка. — Топают… И кричат. Ты пока хоть дубину возьми.

Въездные железные ворота были заперты, но узкая дверь в них с грохотом распахнулась. Через нее, матерясь, кинулись сразу несколько человек. Двое перескочили через ворота. С той стороны кто-то завыл.

— Зинка, чего вылупилась? Стреляй! — заорал Удав, размазывая кровь по лицу.

Алик выломал точеную ножку от старого стола управляющего, выброшенного из конторы, кинулся к двери, зафехтовал удобной дубинкой, но с улицы напирали и дверь закрыть не удавалось. Он не слышал выстрелов, просто резко дернулись и гулко загудели ворота. Нападавшие вместо того, чтобы разбежаться, посыпались сверху, как картошка из куля, забегали по двору. Заскрипела тормозами машина, Алик успел заметить, запирая дверь, — милицейская. В груди неприятно похолодело.

С той стороны властно затарабанили:

— Эй, кто стрелял?

— Никто не стрелял! Это я ворота захлопнула, — хриплым елейным голосом ответила Зинка и выглянула за калитку. Алик, забившись между складом и забором, вытирал рукавом разбитый нос. Кто-то дергался у него под боком. Он оглянулся: незнакомый парень, затиснутый им в глубь щели, извивался ужом и поскуливал, топчась на пышном крапивном кусте.

— Ну, ничего себе грохот. Как из шестнадцатого калибра, — удивился тонкий голос со стороны улицы.

— А ты кто?

— Сторожиха «Травлекпрома», — с готовностью выпалила Зинка. — Рабочий день закончен, пускать никого не велено…

Машина отъехала. Из щелей, из крапивы осторожно вылезали мужики — свои и чужие.

— Я тебя чем бил, паскуда? — уже напирал на кого-то Удав, седой, лысый, безносый, кривой от стародавнего выстрела дробью, снесшего ему пол-лица. — Я тебя честно, кулаком, а ты меня кружкой по морде, попишу, падла!

Кто-то прыснул за его спиной, и вдруг этот нервный смешок превратился в дружный хохот. Удав еще матюгнулся раз-другой и тоже захохотал, разинув сомовью пасть, сплевывая кровь с беззубых десен.

Свои и чужие допили ящик дешевого вина, толпой отправились куда-то искать брагу — магазины уже были закрыты. Опять Алик был среди своей, нелюбимой, но понятной толпы.

* * *

В город он выбрался из ударной бригады только через два месяца с машиной нарезанной эфедры. Траву сдал, деньги получил. А в магазинах за вином и водкой толкалась очередь, будто за мясом. «Ну, блин… Да чем так давиться — лучше в „турчатник“ на такси съездить».

— Алик! — пискнул чей-то голосок в толпе. Он бы и внимания на него не обратил. Кто-то толкнул его в бок.

— Тебя что ли зовут?

— Кто? — удивленно оглядел толпу Алик и у самого прилавка увидел знакомое лицо. Он не сразу узнал в подкрашенной горожанке в учительских очках Фаю.

Кинулся в толпу, радостно сжимая в кармане деньги.

— Бог мне тебя послал! — протолкнулся к ней. — Хоть бы пару флаконов купить!

— Не хочешь постоять в очереди вместо меня? — Фая затравленно вздохнула, устало улыбнулась, поблескивая холодными лучиками учительских очков.

— Еще бы, не хотеть? — весело втиснулся Алик. — Жабры горят… Ты только никуда не отходи, я на двоих возьму.

— Да мне и нужно-то одну бутылку водки! — виновато оглянулась она.

— Зато мне — много!

Давали по одной бутылке водки в руки, а вина — по три, да еще больших восьмисотграммовых бутылки. Алик взял на двоих и выбрался из толпы, прижимая бутылки к груди как охапку поленьев.

— Ну, живем!.. Не нужны мне твои деньги — так забирай… В турчатнике с меня бы больше взяли, да еще мотор… Я сегодня богатый! — И только тут Алик заметил, что в руках у Фаи тяжелая хозяйственная сумка, от которой ее стройная фигурка кособочится на сторону. Выбираясь из очереди, он уже прикинул, что водку сунет во внутренний карман пиджака, два «огнетушителя» в боковые — остальное унесет в руках. Взглянул на Фаю виновато: понимая, что надо бы ей помочь.

— Ты куда с этим мешком, — кивнул на сумку, — домой?.. Ловим мотор и я тебя попутно заброшу.

— Я неподалеку отсюда живу. Если ты мне поможешь — я еще кое-что куплю.

Она порхнула как пташка и исчезла в толпе. Прошло минут пятнадцать, Алик стал беспокойно поглядывать вокруг и чертыхаться. Наконец-то появилась Фая с пакетами.

— Ну, ты чо так долго? Буксы-то горят… Я же только с гор.

— Да вот тебе сетку купила и оберточной бумаги выпросила, чтобы бутылки завернуть.

— Чо их заворачивать? Я так все унесу: за пазуху две затолкаю и вперед с твоей кошелкой в зубах.

Фая опять смущенно оглянулась и сказала приглушенно:

— Алик, я не могу идти рядом с мужчиной, у которого из всех карманов торчит стеклопосуда. Да еще бормотуха.

— Ну, интеллигенция! — нехотя стал заворачивать он свои бутылки. — Как живете-то… Детишки, муж, все нормально? Колонию бросили?

— Пришлось! — насмешливо и строго взглянула на него Фая и шагнула к выходу. С сумками в руках он двинулся следом. Что-то очень не понравилось Алику в ее мимолетном взгляде. «Завлекут как волка в кружало и пришьют за свою планташку», — с тоской подумал он, понимая, что не сможет вот так посреди улицы бросить ее сумку и убежать. А Фая, распрямившись после ноши, с прямой как у балерины спинкой, с чуть приподнятыми плечиками, с вытянутой шейкой, урожденная горожанка, летела в нескольких шагах впереди. Чуть выбрались они в относительно безлюдное место, свернув в тихую улочку с опадающей золотистой листвой тополей, она обернулась и приблизилась.