Сын леса - [34]

— Завари-ка чайку покрепче, — обронил непринужденно.

Вскоре незаметно стемнело, высыпали звезды. Алик, переодетый в чистое, умытый, бросил на плиту зеленую ветку можжевельника, изба стала наполняться терпким ароматом. Анна потыкала ножом тушки, уложенные на сковороде одна к одной.

— Еще семи нет, — сказала вздохнув. — Почти год живу в горах и все не привыкну к этим долгим вечерам. — Она села рядом с Аликом, не настолько близко, чтобы коснуться его локтя, безнадежно и потерянно опустила плечики, зажав коленями ладошки.

Тронутый нахлынувшим сочувствием к этой странной женщине, Алик осторожно обнял ее, и она покорно положила голову ему на плечо…

— Так зыбко все, ненадежно! — прошептала со слезой. — Не по-настоящему.

— Закрывая глаза, она подставляла Алику шею, щеки и прятала губы. Куропатки стали подгорать. Анна легко высвободилась из его рук — он ее не удерживал, — убрала сковороду, сняла свитер, оставшись в красной мужской рубашке, легла лицом вниз на чистый белый вкладыш.

— Расскажи мне о себе, — попросила.

«Я родился в Сибири в семье рыбака…» — дурашливо запел было Алик и осекся, взглянув на ее беззащитные плечики. Сказал серьезно: — По мелочам-то я тебе все уже рассказал. А по жизни: первые пятнадцать лет — в детдоме, потом два года в ремеслухе, после сразу армия. А с двадцати лет так и живу. Пару раз, правда, с дуру, заносило в города, но не надолго: и года не выдерживал. Ну, что еще? В детдом попал вроде из Уйгурского района, по паспорту — черте что. До шестнадцати лет фамилию как только не писали, после в паспорт внесли — хорош, думаю: пусть такой и остается. На морду — явно не уйгур, не казах, не кавказец, вроде как хреноватый, но русский. А кто и сам не знаю… Наверное — сын леса, как Лешка говорит…

— Ты был женат? — спросила она, уткнувшись лицом в спальный мешок.

— Много раз! — Об этом Алик мог рассказывать долго, с юмором, и он, ухмыльнувшись, собрался уже начать повесть о своих любовных похождениях, которые вспоминать любил, но Анна вдруг всхлипнула:

— Неужели тебе не страшно одному в лесу?

— Кого же здесь бояться? — удивленно осекся он: — Звери не люди — ради забавы не убивают и не бьют! Если знаешь их повадки — никто тебя не тронет. В лесу хорошо: надежно и спокойно.

Алику страстно захотелось загасить лампу и прижаться к женщине. Он положил ладонь ей на спину, ткнулся лицом в теплое плечико. Она не пошевелилась, не отозвалась, а ему так не хотелось принуждать ее к ласке или напрашиваться на нее.

Он встал, подбросил в печку дров, надел сапоги и вышел в одной рубахе нараспашку. Свежий морозец ожег кожу и колко вошел в грудь. Свет окна чуть освещал затянутый льдом ручей, толстую черную ель. Мерцали звезды. Тихо, сонно этот миг переходил в другой год по какому-то иному исчислению.

Когда он вернулся, Анна уже разделась и, завернувшись во вкладыш, лежала молча: то ли дремала, то ли не хотела говорить. «Ну что ж? — без досады подумал он. — Пусть все будет само собой, как тогда, на озере. Или вообще ничего не будет». Навязчиво вспомнились гнусные городские забавы, немыслимые на трезвую голову, пьяные разговоры и разборки, пьяные чувства. Он мотнул головой и лег на нары вверх лицом, не гася лампы. Даже не укрылся. В избушке было тепло. Вспоминались женщины, с которыми жил в горах: в Джунгарии была китайского вида бабенка, ласковая, как котенок, женственная — даже слишком.

Алик купил ее в Чулакской бригаде за литр водки. Вернее, она сама пошла за ним, а он заплатил выкуп.

От ее ласк он и на работу перестал ходить. Приласкала, обстирала, накормила и ушла: или не нашла в нем то, что искала, или, устроив праздник, унесла свое гибкое тельце и черные глаза к другим отчаявшимся и застывшим в своем одиночестве. Алик и не искал ее — понимал, всегда так жить нельзя.

Была сбичевавшаяся татарка, забывшая свое настоящее имя и прежнюю жизнь, — работящая и деловая баба — пока трезва. Но с ней ни разу не выстаивала и трех дней брага. Эта ушла с деньгами за продуктами и пропала — побоявшись вернуться ни с чем.

Алик открыл глаза — неужели задремал? Аня сидела, свернув обнаженные ноги калачиком, и пристально смотрела на него. Он придвинулся, приподнявшись на локте, обнял, коснувшись лицом ее груди. Ткань рубашки потрескивала, цепляясь за облупившуюся кожу на мозолях рук. Боясь сделать ей больно, Алик бережно прижал ее к себе и подумал, обращаясь к своему богу — бестелесному лесному духу: «Сделай так, чтобы ей было хорошо».

Он проснулся поздно в протопленной избушке. Анна с короткой косичкой на затылке, в свитере, разогревала чай и остатки ночного пиршества. Алик по привычке потянулся к сигаретам.

— Не кури натощак! — она присела рядом. — Мне сегодня надо вернуться.

Проводишь?

— Что так? — удивился он. Казалось, все было так хорошо. В полночь, прижавшись друг к другу, они ели куропаток и пили чай. Она и уснула на его груди…

— Надо, Алик! Не обижайся, мне с тобой хорошо… Мы еще увидимся. Да и Витька сегодня вернется, мало ли что потом Людке придет в голову.

Алик вытащил из банки окурок, чиркнул спичкой:

— А мне показалось, вы так любите друг друга, — усмехнулся он.