Сын кузнеца - [29]
Дверь, конечно, была заперта. Я не знал ничего, что помогло бы мне миновать запертые двери, и двери в Замке Ланкастер были так прочно сделаны, что выбить их смогли бы лишь два человека с тараном. Я уставился на дверь, злясь на собственное невежество — несомненно, имей я образование получше, обойти замок было бы легко. Мысли о состоянии, в котором наверное была бедная девушка, придали моей злости срочность. Положив ладонь на дверь, я закрыл глаза, и склонил голову. Я глубоко вдохнул, и потянул свою силу вверх, наполняя свои лёгкие, втягивая ещё больше, пока я не ощутил, что это вот-вот станет гонкой за то, что взорвётся ранее — мой разум или моя грудь. Я никогда прежде не пытался делать что-то подобное, но знал, что без надлежащих слов это потребует уйму силы. Затем я начал медленно выдыхать, наращивая давление в моей ладони, которую я прижимал к двери. По мере того, как воздух выходил из моей груди, я стал ощущать, как дверь начала поддаваться, и выдохнул остаток воздуха в лёгких взрывным напором. Результатом стал взрыв древесины и деревянных осколков, когда дверь дезинтегрировалась, во все стороны полетели щепки.
Открывшаяся мне картина до сих пор является мне в кошмарах. Сползший на пол Дэвон лежал на противоположной стороне кровати, но я не уделил ему ни капли внимания. Меня приковала к месту лежавшая на кровати фигура. Это была Пенни, её длинные тёмные волосы выбились из узла, в котором она их обычно держала, когда работала, и рассыпались вокруг её головы тёмными завитками. Её форма была разорвана от шеи до живота, открывая её тело, которое я раньше воображал, но никогда не надеялся увидеть. Юбка её была задрана до бёдер, а ноги были разведены в стороны, одна из них была неудобным образом сложена под ней, а вторая — вытянута, касаясь стопой пола. Она выглядела мёртвой. Из её правого бедра торчала длинная щепка, кровь капала на льняные простыни. Если бы я мог описать заполнившую меня в тот момент эмоцию, то я описал бы, но у меня не было слов — весь мир побелел, будто из него высосали все цвета, оставив ужас абсолютного белого и чёрных контрастов.
Я онемел от ужаса и шока, но в то же время наполнился холодной, бессердечной яростью. Подойдя к нему, я нагнулся, и вытащил кинжал с уже частично расстёгнутого пояса Дэвона Трэмонта. Судя по всему, у него не было времени довести своё преступление до конца. Это едва ли имело значение, Пенни была мертва. Её девственность, или отсутствие таковой, не вернёт её к жизни, не позволит её вновь улыбнуться мне. Я встал на колени рядом с кроватью, и хотя я не могу вспомнить никаких чувство кроме холодного онемения, по по моему лицу потекли слёзы.
Я осторожно расположил кинжал прямо над всё ещё бьющимся сердцем ублюдка, осторожно, чтобы не уколоть его кончиком, иначе он проснётся до того, как я вгоню в него лезвие. Так я и держал его в течение какого-то безвременного промежутка времени. Я волновался лишь о том, что такая смерть была слишком чистой, лучше, чем он заслуживал. Только это недолгое колебание и спасло ему жизнь.
Ход моих мыслей нарушил внезапный звук, неуместный звук, слишком невероятный, чтобы быть здесь. Пенни храпела. Если бы это был тихий храп, я мог бы его пропустить, но ничего деликатного в нём не было, это была глубокая, гудящая вибрация. Так может храпеть толстый фермер, перебравший эля и вырубившийся у себя на кровати. Этот звук вывел меня из тёмного места, заменившего мне сердце, и, что невероятно, я засмеялся.
Это был ужасный смех, если уж на то пошло — когда он начался, это был ужасающий звук — жалкий и нечленораздельный, такой смех, который заставляет горожан закрывать ставни на окнах и запирать двери. Но по мере того, как он тянулся, мой живот расслабился, и я стал смеяться более естественным образом, глубоким, утробным смехом, перемежаемым судорожными вдохами, когда я пытался отдышаться. Наконец смех перешёл в слёзы, и я тихо плакал, пока не взял себя в руки.
Встав с пола, я начал думать. Я осторожно вытащил щепку из ноги Пенни, из-за чего рана снова закровоточила. Я наблюдал за её лицом, чтобы посмотреть, не проснётся ли она, но я вложил много силы в заклинание, и она даже почти не пошевелилась. Нагнувшись, я отсёк от простыни длинную полосу, и перевязал ею рану Пенни. Затем я выпрямился, и оглядел комнату.
Она была в беспорядке, мягко выражаясь. По полу были разбросаны драгоценности вперемешку с дубовыми щепками. Простыни были испачканы в месте, где на них стекала кровь Пенни, и два человека спали в различной степени раздетости. Это было слишком много, чтобы разобраться сразу, поэтому я начал с главного. Нагнувшись, я запустил руки под Пенелопу, одну — под её плечи, а другую — под её колени. Из этого положения было не очень удобно вставать, и на миг я покачнулся, чуть не наступив Дэвону на голову. «Ах, как было бы жалко испортить эти прекрасные черты», — с сарказмом подумал я. Но я не мог рисковать разбудить его. Пенни не была худышкой, она была ростом почти с меня, и тяжёлая работа в избытке снабдила её мышцами, но в моих руках она весила не больше пёрышка. Адреналин, полагаю, но я об этом не задумывался.
