Сын крестьянский - [44]

— А куда идти к ему, не знаем, — выступил вперед степенный старик, — может, укажешь к ему дорогу?

— Вот что, братия, утро вечера мудренее. Ложись, почивай, а с зарей встанем и укажу я вам путь-дорогу!

Утром Ерема напутствовал их в Путивль. Попрощались, разошлись.

Большака «слепцы» теперь опасались. Шли лесом. Путь узнавали по солнцу, по звездам. Зашли на поляну с тремя ветхими избушками. Поводырь постучал клюкой в оконце, забранное бычьим пузырем.

— Подайте, Христа ради, православные!

Из избы выскочили три здоровенных бородатых мужика с кистенями и собака, впившаяся было Ереме в ногу, но один детина пинком отшвырнул ее. Из других избенок повылазили еще люди явно мятежного обличья. Ерема подумал:

«Беспременно разбойники! Опричь их некому быть!»

— Чаво надо? — спросил недружелюбно детина.

Ерема закланялся.

— Подайте, Христа ради, слепцу на пропитание, люди добрые! Да помянет господь бог вас во царствии своем!

— Вишь, чаво надумал: господь во царствии… Станет он с нами возжаться? Аль ему, окромя нас, грешников, иных делов нету? Ладно, входи, слепец, и ты, вьюнош! — сказал подобревший мужик.

Вошли в избенку с низким закопченным потолком и стенами, на которых висели кафтаны, зипуны, шапки и тут же кистени, бердыши, топоры. На полатях раздавался храп нескольких человек. Один спустил с полатей ноги и чесался. В углу — русская печь. На ней тоже храпели. Грубые скамейки, стол. Детина крикнул:

— Эй, Гришуха, мечи из печи, что в ей стоит!

Слепцам дали жирных щей с бужениной. Они помолились на иконку в углу и приступили к еде. Из бочонка нацедили браги.

— Ну как, слепец?

— Брюхо, аки бубен: хоть бей по ему, взыграет. Ну-ка, Олешка, зачинай!

И стали они играть да петь. Народу лесного набралось в избе — и не пройдешь! Раздавались восклицания:

— Ай да слепцы!

— Добра игра, славно поют!

Запел им Ерема песню про царя Димитрия Ивановича. Слушали и крякали от удовольствия.

— Уж и славная песня!

— Ну его к бесу, Шуйского, прихвостня боярского!

— Нам своего царя надо!

— Иная жизнь будет, когда нам почто гулять с кистенем во зеленом лесу?! Заживем по-христиански, подобру!

Ерема встал, усмехнулся, топнул ногой.

— Ну-ка, люди честные, станичники дорогие! Развернитесь, слепцу простору дайте! Эхма! Олешка, веселую!

Рванул Олешка струны. Пустился Ерема в пляс да такие коленца отхватывал, что любо-дорого, небу жарко стало, у зрителей дух захватило.

— Ну вот, будет! — сказал Ерема, утирая рукавом пот с лица. — Отплясал и прозрел. — Что мне перед вами, други, тень на плетень наводить? Я — слепец для Шуйского, для соглядатаев его, а для вас, станичников, я — со всей душой!

Все были необычайно довольны.

— Как ты, сокол, прозываешься? — спросил рослый рыжебородый мужик.

— А зовуся я Ерема, Сергеев сын. Прозвали меня «Кривой». Окривел я, друг сердешный, на Дону. Око вышибли в бою с турчинами на Суражском море, Азов-море также прозывается, Бахр-Ассак по-турецки… Казаковал я. Ныне мы с Олегом ратные люди, Путивльского ратного приказа. Брели да плутали, к вам попали. Дайте завтра мне парня верного, проводил бы нас до Москвы. Дадите?

— Дадим, дадим!

— Еще, браты, что скажу? Для дела нашего, то бишь, чтобы покончить царя Шуйского, такие, как вы, атаманы-молодцы, зело нужны. Ворогов бить! Кой согласен кистенем, саблей да самопалом послужить нашему делу, за народ черный, тот пущай идет во Путивль-город, к Болотникову Ивану Исаевичу. Ерема Кривой, дескать, прислал. Ну, что баять станете?

— Помыслим, заутра ответим.

— Согласны, хоть сейчас! — раздались возгласы.

Утром, после доброй закуски в этом стане разбойных людей, Ерема пошел к атаману, бывшему вчера в отлучке.

Атаман оказался мужик могучий, русый, веселый. Сидел на завалинке у точила, которое вертел ему мальчонка: острил саблю. Отложив ее в сторону, атаман Аничкин Петр дружелюбно поздоровался.

— Сказывали мне, молодец, как ты улещал мою братию к Болотникову податься. Что ж, дело славное! Я и сам о том думал. Будя, побаловались! Пора и честь знать и Руси-матушке послужить. Ладно, подожди! Пойду подыму на это дело молодцов своих.

Скоро набрался целый отряд вооруженных людей. Жили они в лесу, в крытых дерном срубах и в землянках. Пришли все. Ерема явился через полчаса, внимательно оглядел народ: перед ним была беспорядочная толпа, но грозная, суровая. До ста человек собралось вольных людей, хорошо одетых, вооруженных, беззаветно смелых.

Атаман сказал Ереме:

— Ну, друг, толковал я с народом. Согласны.

Ерема оглядел толпу, воскликнул:

— Честь вам и слава, ребятушки! — Помолчав, добавил: — Идите во Путивль, к большому воеводе народному, к Болотникову, Ивану Исаевичу. А я пойду своей дорогой, по государеву делу. Прощайте, други!

— К народному воеводе! — зычно крикнул чернобородый дюжий мужик.

— Айда к Болотникову!

На следующий день атаман Аничкин опять собрал станичников, кои отправлялись с ним в Путивль. Сам на чурбан сел и звонко крикнул:

— Садись, ребятушки, на чем стоите! Сказывать вам долго стану. И вот, друзья-товарищи мои, ныне ратные, разговор заведу я про то, что несколько годов назад было, про что, хоть и ведаете, а вспомнить надобно.

Я тогда был крестьянином у дворянина Шеина, Михаила Борисыча, в его рати малой на войну поехал. Супротив кого — о том и будет речь моя. Сами вы испытали многие голодуху великую при царе Борисе. Были то годы 7110-й, 7111-й, 7112-й