Сын идет на медаль - [13]

И он ничего не смог. Глядя в эти умные, чистые глаза, он, как дурак, отвечал: «Нет», «Не знаю», «Я об этом не думал».

Она думала. О многом думала. А он?

В сущности, что он делал до сих пор? Как жил? Ничего не понимал вокруг. Ничего!

По четыре — пять часов просиживал теперь Вадим над книгами, стараясь наверстать упущенное. Не разрешал себе никакой передышки. Сперва было очень трудно. Потом пришло приятное ощущение своей силы: могу!

В дневнике появились четвёрки и даже пятёрки. Подобрели глаза учителей. Радовало удивление матери, подписывающей дневник («А это правда, сынок, — столько четвёрок? Не обманываешь?»).

Он напряжённо работал. И читал, читал, читал…

А Люся сидела сейчас на предпоследней парте и жила своей жизнью, в которой Вадиму не было места. Он принимал это смиренно. Лишь изредка украдкой разрешал себе быстрый взгляд в её сторону — и ощущал мгновенный укол в сердце.

Можно запретить человеку приходить. Можно запретить говорить. Но кто может запретить мечтать?

И Вадим мечтал.

Он отдалял то время, когда придёт к ней новым человеком. Отодвигал это знакомство на самый последний час, на последнюю точку, после которой уже ничего не было. Этой точкой был выпускной вечер.

Он будет читать ей стихи — её любимые, Багрицкого и Есенина. Он будет танцевать с нею вальс и скажет, что решил поступать в Политехнический на заочное. Может быть, и она расскажет ему о себе. И вообще — мало ли что случается на выпускном вечере. Это вечер чудесных превращений. Единственный в жизни! Вдруг, как по мановению волшебной палочки, вы становитесь взрослым. Павел Петрович корректно раскрывает перед вами свой портсигар… Вы поднимаетесь на четвёртый этаж, чтобы попрощаться со своим классом. По неписаной традиции, поднимаетесь не один, а вдвоём. В последний раз садитесь за свою парту — тоже вдвоём…

Вадим опускает глаза. Перед ним открытая тетрадь. Как сквозь туман, прочитывает уравнение раз и другой и, окончательно отрезвев, погружается в алгебру.

Неужели это весна?

Кажется, да.

В этом году зима была такая длинная. И вот, наконец, солнце сияет в чистом небе, и под ногами весело хлюпает грязь — вчерашний снег — и прохожие улыбаются чему-то. У Люси на носу крошечные веснушки, которые нисколько её не портят. Даже наоборот — идут к ней…

А главное — пошли весенние запахи, от которых начинает казаться, что упущено что-то очень важное, и упущено безвозвратно.

В один из таких солнечных дней Вадим, побродив по улицам, зашёл в Русский музей — тот самый, из которого они с Женькой удрали во время экскурсии в восьмом классе. Думал ли он тогда, что вернётся в эти залы один и будет проводить здесь часы?

Он стоял перед Крамским, долго стоял. И вдруг услышал за спиной знакомый голос:

— Смотри, Саша, мы в прошлый раз тут не останавливались.

Вадим замер.

Он быстро перешёл в другой зал и оттуда, уверенный, что останется незамеченным, стал наблюдать.

Люся была в другом, не школьном, красивом платье с короткими рукавами. Косы её были заколоты на затылке в тяжёлый узел.

Её спутник был в сером лыжном костюме. Он держал её под руку, хотя в этом не было никакой необходимости. Он вёл себя точно так же, как вёл бы себя Вадим, если бы…

Они стояли рядом, тихо переговариваясь, потом повернулись к другой картине, и Вадим увидел их лица. Её спутник был ему незнаком. Но он прочёл на его лице именно то, чего опасался. Перевёл глаза на Люсю, увидел её улыбку… и вышел из музея.

Он постоял мгновение у выхода, щурясь от яркого солнца, и вспомнил: Павел Петрович предлагал сегодня прийти в школу к пяти часам менять проводку.

И Вадим отправился в школу.

Он работал, ни с кем не разговаривая, не отвлекаясь ни на миг, медленно, методично. Все уже ушли, а Вадим ещё возился.

— Довольно, — сказал Павел Петрович. Он стоял внизу, уже в шляпе и в пальто. — Слезай, закончим послезавтра.

Вадим слез со стремянки, отряхнулся. Павел Петрович не уходил.

— Что это у тебя глаза какие-то… — он пристально посмотрел на Вадима, — нездешние. Здоров?

— Здоров, — коротко ответил Вадим.

— Ну, иди. Придёшь в понедельник.

В понедельник он снова остался в школе.

С этого дня Вадим стал заходить после уроков в кабинет физики, и всегда для него находилось дело. Его прибрали к рукам радиолюбители.

В апреле Павел Петрович предложил ему сделать на физическом кружке доклад об Эдисоне.

Вадим колебался. Когда он ознакомился с жизнью Эдисона, задача показалась ему увлекательной. Но как строить доклад? С чего начинать?

У него не было никакого опыта. Павел Петрович отмахивался, отговариваясь занятостью:

— Сам, сам соображай! — говорил он.

— Я тоже не умею писать доклады, — сказала ему Кира Алёшина, — но я бы, наверно, начала с конца: многое из того, что мы видим вокруг, связано с Эдисоном: вот какой человек был! А потом уж — как он работал, как жил, о чём мечтал…

— А откуда ты знаешь об Эдисоне?

— Я люблю читать о жизни замечательных людей. Ведь это интересно — откуда возникает талант? Вот живёт себе человек, никто ничего не знает о нём… и вдруг — изобретает лампочку! Телефон! Или вдруг — пишет поэму… Это только для нас — вдруг. А сам-то человек? Знал ли, догадывался ли он, что в нём есть?