Сын эрзянский Книга вторая - [108]

— Наконец-то!..— прошептала она, закрывая лицо руками. — Пойдем, уведи меня отсюда... Не могу!..

Он обнял ее, стал целовать мокрое и соленое от слез лицо. От нее пахло вином и духами.

— Пойдем, — сказала она, отстраняясь от него. — Подожди меня на улице, я сейчас...

Она стала вытирать лицо платком.

Потом они шли по ночному темному городу, и она говорила:

— Почему ты не приходил? Как мне было тяжело!.. Я совсем одна, все мне омерзело!.. Я бы сейчас, сию минуту пошла на вокзал и уехала бы... Но куда? Нигде никого у меня нет, я одна на всем свете, работать в цирке уже не могу, а больше ничего не умею делать... Ах, как мне тяжело.

— Ну, не надо, не говори так, все будет хорошо... — утешал Степан.

— Нет, нет, уже ничего не будет, ничего... Почему ты не приходил?..

На крыльце, не отпуская Степана, она дернула за звонок. Дверь открыла заспанная, растрепанная кухарка.

— Иди, Лиза, иди, — сказала ей Александра Карповна.

В ее спальне окно было открыто, из сада веяло ночной прохладой, где-то далеко щелкали соловьи и утомленно пиликала гармоника. Но скоро она умолкла, и Степан, обнимая притихшую, засыпающую Александру, улыбался и молил про себя далекого гармониста: «Ну поиграй еще, поиграй!..» И точно, гармоника опять заиграла...

6

Пушкинский юбилей сделал Степана известным всему Алатырю человеком. Его узнавали на улицах, и ухо его ловило сладкое слово «художник». Серебряков заказал ему портрет своей дочери Екатерины.

Город Алатырь разделял вместе с Симбирском церковную митрополию, и вот Степан получил от самого митрополита заказ на «Спаса Вседержителя». Как он ни клялся себе, что не будет больше писать иконы, все же от этого заказа не отказался. Нужно ведь было чем-то жить. Он понимал, что семья не обязана его кормить, что он уже сам должен кормить отца с матерью и младших братьев.

Самым приятным для Степана было знакомство с Серебряковым. Это был культурный и образованный человек — таких людей Степан еще не встречал. Серебряков очень много сделал и для культурного развития Алатыря. Коммерческий клуб — это его идея. Он принимал самое активное участие в его строительстве, чем очень гордился. Он помогал в организации концертов и мечтал о художественной выставке, подобной Нижегородской. Серебряков советовал Степану ехать на учебу в Москву, обещая свою протекцию — там у него было много друзей-художников. И Степан уже исподволь собирался в дорогу. Надо было только закончить «Спаса».

Правда, не один «Спас» держал его в Алатыре. И хотя Александра Карповна тоже убеждала в необходимости ехать в Москву, но Степан видел, с каким трудом даются ей эти слова. Чаще всего теперь виделись они по вечерам в саду, куда он проникал незамеченным со стороны проулка через лаз, который сам себе сделал. Уже затемно он приходил в беседку и ждал здесь, прислушиваясь к каждому шороху. Иногда Александра Карповна уже была в беседке, и они бросались друг к другу, пьянея от счастья и не веря, что томительный день ожидания позади и они опять вместе.

Степан избегал говорить о Москве, о своем отъезде, но, видно, сама Александра Карповна думала об этом постоянно и уже смирилась с этой неизбежностью. И когда разговор все-таки заходил, она сама назначала срок отъезда — на будущей неделе, в среду! Но среда приближалась, срок отодвигался, переносился на другую неделю, и оба опять были счастливы.

Наконец между ними было окончательно решено, что Степан уезжает. Прощание было тяжелое, она плакала, обещала приехать в Москву осенью, и Степан не выдержал, отказался ехать. Но она опять стала уговаривать и убеждать, что ехать надо во имя «своего таланта», что это самое главное в жизни.

Прощание затянулось.

— Ну, иди, иди!.. — сказала она, с трудом отрываясь от него.

Степан постоял, подождал, когда она скроется в темноте...

Всю ночь Степан пробродил по сонному городу, и так уж случилось, что на рассвете оказался на берегу Суры. Река по всему простору дымилась легким, розовым от всходящего солнца туманом, и редеющие розовые клубы поднимались вверх и таяли в утренней синеве неба.

Никогда в такой ранний час не видел Степан Суры, и теперь очарование этой тихо несущейся в берегах и парящей реки было так велико, что он замер — удивленный. Плескалась рыба, высверкивая и разбивая плывущее зеркало воды, и расходились круги, относимые и гаснущие; и трясогузки, и кулички с писком прыгали по берегу возле воды; и стрижи, как стрелы, промелькивали над водой и взмывали вверх; и огромные бабочки-траурницы грелись на камнях, в томительной утренней неге расправляя под солнцем свои прекрасные бархатные крылья с белой каймой...

Степан быстро разделся и окунулся в прохладную воду, чувствуя, как тугие струи пеленают и врачуют его истомленное тело... За кустами, на горе сиял куполами город Алатырь. Степану представилось, как встретят его дома: мать заохает, запричитает, начнет допытыватся, где он пропадал всю ночь. Вера значительно ухмыльнется. А отец? «Подумать надо»...

Степан поплыл по течению, потихоньку гребя воду перед собой. Ему вспомнилось, как отец привез его в Алатырь, как они ждали переправы и какой холодной, тяжелой была тогда Сура. Сколько лет прошло с того дня?.. И вот скоро он уедет, и в памяти его навечно останется эта утренняя Сура, розовый туман, седые от росы кусты, плеск рыбы, теплый чистый песок...