Сын эрзянский - [21]

— Приедет, куда денется, — заверил старик. — Дмитрий не как мы, на лошади ездит...

Пока дед Охон с Иважем отогревались, подоспел и мясной картофельный суп, сдобренный поджаренным на сале луком. Фима на радостях приладила в светце две лучины. Они осветили все углы в избе. Гостей Марья обула в свои валенки и Дмитриевы опорки, чтобы те не ходили босиком по холодному полу. Старик с годами почти не изменился, все такой же седой, с красной лысиной. Иваж же за это время вытянулся, возмужал. Руки у него стали крупнее, огрубели, на пальцах и ладонях появилось несколько шрамов — следы порезов плотницким инструментом.

— Где же мой маленький братец? — спросил Иваж. — Фима, приведи его, я посажу рядом с собой.

Снова повторилась прежняя история. Степа залез в предпечье под лавку и поднял неистовый крик. Вытянуть оттуда его смогла лишь мать. Она посадила его к себе на колени. Степа сидел, отвернувшись от всех. Он повернул голову к столу, лишь когда дед Охон вынул из своей дорожной сумки пряничного коня и сказал в раздумье:

— Кому же теперь его отдать? Мы с Иважем не рассчитывали на братца, покупали для Фимы...

— Фима — большая девочка, не обидится, отдай пряник Степе, — сказала Марья.

— Да стоит ли ему отдавать, он говорить-то не умеет и нас боится? — поддразнил Иваж.

А Степа так впился взглядом в пряничного коня, что забыл и свой страх.

— Вава! — воскликнул он и протянул руки.

Обрадовавшись гостинцу, он ничего не ел и вскоре слез с колен матери, примостился на полу поближе к свету и стал внимательно разглядывать красивую игрушку. У пряничного коня голова и ноги окрашены в зеленый цвет, туловище — в красный. Седок на нем — тоже зеленый. От него исходит какой-то манящий вкусный запах, но Степа преодолел искушение попробовать его на вкус.

Поужинав, старик стал рассказывать, где они побывали. Ходили под самый Казань-город, нанимались столярничать, плотничать, работали на постройке церкви. Осенью вернулись в Алатырь. Зиму хотели провести в монастыре, но дед Охон поссорился с настоятелем, и их прогнали. Пошли в другой монастырь — женский. Его, старика, приняли бы, но без Иважа. Да и Иваж стал проситься домой, соскучился за три года.

— Чего же им, монашкам-то, бояться ребенка? — спросила Марья.

— Самих себя они боятся, а не ребенка, — усмехнулся дед Охон и вынул порядком почерневшую за это время большую трубку. Он раскурил ее и сказал:

— Если что, пойду в тот монастырь, одного меня примут... Все равно где провести зиму.

— Никуда не ходи, оставайся до весны у нас. Картошка есть, и хлеба кусок найдется, — решила Марья.

— Вот что скажет Дмитрий, — тихо молвил старик.

— И Дмитрий скажет то же.

Марья заметила, что дети за столом дремлют, особенно — Иваж. У Степы хотя и слипались глаза, пряничного коня он держал крепко, прижав к груди. Марья поправила на полатях постель, уложила Степу и велела туда же лезть Фиме.

— Я тоже лягу с маленьким братцем, — сказал Иваж и показал взглядом на полати.

Фима обрадовалась:

— Ложись, Иваж, со мной! Не хочу я спать со Степой, коли он такой.

Она все-таки обиделась на него из-за пряничного коня.

— Иваж ляжет на печи, с дедом Охоном, — распорядилась Марья.

Уложив детей и деда Охона, Марья сняла со светца лучину, загасила ее и положила на шесток. Постелила себе на конике, разделась, забралась под одеяло и с удовольствием вытянулась на тюфяке, набитом соломой, теперь порядком поистертой. «Как-нибудь надо сменить, набить свежую... — подумала она, безмерно довольная, что Иваж вернулся. Ее радость омрачало лишь отсутствие мужа. Почему сегодня он не приехал домой? Что с ним?

4

Крещенское утро в избе Нефедовых началось с крика Степы. Марья, подоив корову, только что вошла со двора. Оставив подойник в предпечье, она бросилась к полатям:

— Что случилось, сыночек? Отчего плачешь?

Степа протянул ей через спящую Фиму какой-то обглоданный кусок и заревел еще сильнее. На полатях было темно. Рассвет сквозь заиндевевшие окна едва достигал до половины избы. Марья не могла понять, что ей показывает Степа. Проснулась и Фима. Степа, бросив этот кусок, вцепился в косы сестры. Завизжала и Фима. Марье пришлось силой оторвать драчуна от девочки и унести его в предпечье.

— Все волосы мне выдрал и шею исцарапал, — жаловалась Фима.

Марья принялась успокаивать Степу, но тот продолжал кричать, указывая рукой на полати.

— Наверно, потерял пряничного коня, — заметил с печи дед Охон.

— Вот где его лошадка, подо мной валяется, — сказала Фима с полатей и с удивлением воскликнула: — Посмотрите-ка, что осталось от нее — ни головы, ни ног! Все изгрыз... А теперь плачет.

Марья взяла у Фимы пряник и с недоумением разглядывала его. От яркого пряничного коня остался бесформенный огрызок. Даже окраску словно кто-то вылизал шершавым языком.

Степа плакал, мотал головой и обеими руками отмахивался, когда мать пыталась отдать ему этот кусок.

— Да не ты ли его съела? — спросила она дочь.

— Во сне, знать? — обиделась Фима.

С печи слез дед Охон и взглянул на огрызок.

— Здесь не виноваты ни Фима, ни Степа. Им полакомились тараканы, — сказал он.

— Вай, и вправду тараканы, как же я сама-то не догадалась, — удивилась Марья. — Иной раз оставишь на столе кусок пирога или лепешки, к утру все съедят.