Сын директора - [49]

Официантка приносит водку в большой рюмке, — она знает привычки Даракчиева. Он отпивает солидный глоток и ненадолго застывает в молчании и неподвижности, словно прислушивается к чему-то в самом себе.

— Тааак… Теперь можно и разговаривать. — Он снова отпивает. — Один большой ученый сказал, что алкоголь — лучшая пища для ума.

— Кто этот большой ученый? — усмехается Кирилл.

— Не помню точно, но звали его, по-моему, Даракчиев, — говорит Даракчиев и первый же смеется. — Э, друзья, а вы что не пьете? Вы Кики не жалейте, поэты — люди богатые. Духовно, как утверждают некоторые… Кики, интересно все-таки, сколько тебе заплатили за вдохновение?

— А других вопросов в этой связи у тебя нет?

— Есть. Сказал же, что прочел. Получается у тебя. Только…

— Только что?

— Сердиться не будешь, ладно? Стихи хорошие. Мужественные, патриотические… Но мне кажется, что ты перегибаешь палку.

— Не понимаю. В чем?

— В любви к родине.

— Дарак, если хочешь говорить серьезно, говори, пока не напился.

— Пока, потом… такого не существует. Я пьян перманентно… И хочу открыть тебе одну из тайн психологии. — Он нагибается к Кириллу и хватает его за плечо, будто и вправду хочет открыть секрет. — Когда женщина клянется мне в любви и непрерывно повторяет, как она меня обожает, готова за меня умереть и все такое, я всегда питаю известное недоверие. Другое дело, если данная особа, увидев, что на меня, например, налетел грузовик, бросится бить шофера. Тогда я ей поверю.

— Ясно, — говорит Кирилл и дергает плечом. — Стихи мои тебе не понравились. Но имей в виду, что за такие аллегории я могу съездить тебе по морде.

— Все-таки рассердился, значит, — лирик, — подмигивает мне Даракчиев и снова берется за Кирилла. — Ну, съезди, я об этом только и мечтаю, дорогой мой. Жажду, чтобы кто-нибудь мне съездил, хоть бы в ритме амфибрахия, и чтобы я кому-нибудь съездил, ну, хотя бы в ритме анапеста, так хоть воздух придет в движение… Кто-то скажет, что мы ведем себя неприлично, другой будет аплодировать. Зато с тобой будем знать, что в нашей потасовке нет расчетов и корысти, а просто каждый думает, что прав…

— Ты это про какие расчеты, про какую корысть?

Кирилл неожиданно резко отодвигает стул и встает. Пальцы его пробежали по пуговицам рубашки сверху вниз.

— Кики, что ты… Ты не понял меня. — Даракчиев ошарашен, как и мы с Корешем. — Я совсем не хотел сказать…

— Я все прекрасно понял… Петьо, извини, я вас оставлю. — Подбородок у Кирилла дрожит, он лезет в карман рубашки и бросает на стол перед Даракчиевым пятерку. — Заплатишь за водку. А если еще раз явишься ко мне домой, выгоню.

Идет к двери.

— Кики, подожди, — кричит ему вслед Даракчиев, — Кики!

Он привстает, чтобы догнать его, но потом, передумав, остается на месте. Вынимает деревянный резной мундштук с колечками и долго вставляет в него сигарету.

Мы с Корешем сидим, как ударенные. Я ничего не могу сообразить и не знаю, что делать. Встать и уйти — глупо, я с Даракчиевым не ссорился. И непонятно, почему Кирилл обиделся, тот действительно не хотел его задеть. И остаться вроде бы нечестно по отношению к Кириллу. Дурацкая история.

— Ну, ничего. — Даракчиев смотрит на нас с виноватой улыбкой. — Отойдет. Если умен, может, и на пользу пойти.

— Извини, приятель, — говорит Кореш, — не могу взять в толк что произошло.

— Произошло то, что наш поэт едва к берегу подошел, а уж до нитки промок. Потому Невяна его и оставила — Эти слова адресованы мне. — Сначала научила его, как надо пробивать себе дорогу, а как он начал действовать по ее совету, увидела, что от него одни брюки остались… Такое меня зло берет на него, если бы вы знали. Талантливый, черт, и так сумел бы пробиться.

Даракчиев приканчивает свою рюмку, смотрит на дно, со стуком ставит ее на стол. Он и привлекает, и отталкивает меня. Говорит много, и все как-то огрызаясь, а ведь если скажет, что любит родину, на слово поверю. А о Кирилле сожалею.

— Мадам, счет! — говорит Даракчиев официантке и подвигает пятерку к краю столика.

Плачу и я. Даракчиев кладет сдачу в карман и взглядывает на меня:

— Я вас, случайно, ничем не задел? Вы ведь с Кики друзья…

— Да нет, ничего, — говорю я. — Но мне кажется, что вы уж слишком…

— Да вечно у меня так. Обожжет чем-нибудь, я и теряю ориентировку. Все потому, что не люблю преуспевающих. Имел двух друзей и с обоими рассорился. Этот третий… Не то, чтобы я им так уж завидовал, — пускай себе преуспевают на здоровье. Только когда все получается легко, без мук, взглянешь поглубже — и на дне обязательно увидишь червячка.

Его уже пробрало от водки, глаза блестят, как стеклянные.

Мы с Корешем уходим. Он минуту-другую колеблется, пойти с нами или нет, потом машет рукой и смеется:

— Бросаю якорь, пропью Кирилловы деньги.

И начинает оглядываться по сторонам, наверное, в поисках новой компании.

Нам с Корешем в одну сторону. Вечернее солнце греет мягко, тени уже легли поперек улицы. Людей немного, — сейчас время отпусков, и город опустел. Кореш тихонько насвистывает какой-то марш. Тихонько и фальшиво.

— Ох, и надоела мне эта говорильня. — Он потягивается и шумно набирает воздух. — Дыр-дыр-дыр… Эти приятели в армии были?