Сын директора - [39]

На лестничной площадке Пират застегивает пуговицу на рубашке и в глазах его видны проблески отрезвления. Прислоняется к стене, сует руки в карман.

— Ну?

— Хочу сказать, где ты можешь найти лиловые чулки.

Хватаю его за шиворот и дергаю к себе. Он как будто начинает приходить в себя:

— Эй, слушай, рубашку порвешь…

Он пытается разжать мои пальцы, тяжело дышит, побледнел. А у меня пороху на большее не хватает — надо бы двинуть ему, а не могу. Лицо его совсем близко, и теперь оно совсем не пиратское. Обыкновенное лицо, одно из тех, какие я каждый день встречаю на улице, или в кафе, и на вокзале, лицо, как у Кирилла или Шатуна… Не могу, и все тут. Только встряхиваю его, как следует. Мне хочется плакать. Он чувствует мою нерешительность:

— Пусти, а то…

— А то что?

Он ничего больше не говорит — только смотрит покрасневшими стеклянными глазами и держит мою руку за запястье. Я вдруг понимаю всю бессмысленность своего поступка. Если бы он меня ударил, ох, хоть бы он меня ударил, хоть бы толкнул, тогда другое дело… Случилось то, чего я боялся и чего не хотел.

— Ну, и что теперь? — спрашивает Пират с прежним нахальством. Он осмелел и даже подмигивает. — Будем драться или разберемся по-мужски?

— Свинья ты… Грязная свинья.

Я отпускаю его. Собираюсь позвонить, но дверь открывается. Таня, за ней — Зорка. Таня испуганно оглядывает нас:

— Что вы тут делаете?

— Ничего, — отвечаю я. — Знал бы, что среди твоих гостей будут такие типы, не пришел бы. Извини за беспокойство.

— Подожди, — Таня хватает за руку меня, но смотрит на него. — Владко, вы что, поссорились?

— Да как тебе сказать… По пьянке, — бормочет Пират и шмыгает в квартиру.

— Зорка, пошли!

— Минутку! Петьо! — кричит Таня.

Но я уже бегу вниз по лестнице.

На улице Зорка догоняет меня, берет под руку, заглядывает в глаза, а я иду, тяжело дыша и не глядя на нее. Как будто она во всем виновата. Во рту горько, голова чуть не лопается.

— Пешо, — робко говорит Зорка, — что он тебе сделал, что вы поссорились?

— Мне он ничего не сделал, а вот тебе… — взрываюсь я. — Ты не поняла, что они над тобой смеялись?

— За что?

Я не говорю ей, за что, но она вдруг начинает плакать. Прижимается лицом к моему плечу, и мы идем, как слепые, не разбирая куда. Зорка — мужик-девчонка, а плачет. Мне так и хочется стукнуть ее за эти слезы. А должен был стукнуть этому типу…

Должен был — и не смог. Никогда не мог. Как только подумаю, что ударю кого-нибудь по лицу, мне становится страшно. Всегда представляю себе, как хрустнет под моей рукой нос или челюсть и даже слышу этот противный звук, вижу кровь, совсем явственно, как она размазана по лицу и весь холодею. Отец любит повторять поговорку: «Если не хочешь бить наковальней, будь молотом». Говорит, что это сказал Гете и что она очень ему в жизни помогла. Все равно, не могу я быть молотом… Однажды в школе я подрался с одним старшеклассником. Он меня ударил первым, и мы сцепились. Я тогда страшно разозлился, не смотрел куда бью, пока не увидел на его лице кровь. Убежал домой и спрятался в кладовке, хотя никого дома не было. Я был совсем один, и там в темной кладовке плакал целый час, а то и больше. Плакал и трясся, и все видел кровь на лице этого парня, — она текла у него из носа, а он пытался вытереть ее и еще больше размазывал…

Мы уже перед Зоркиным домом. Не понимаю, как мы дошли так быстро. Зорка предлагает поужинать у нее, потом вместе пойдем на работу. Уже одиннадцать, домой возвращаться поздно. В коридоре нижнего этажа все еще хлопочет многодетная мать; увидев нас, она приветливо кивает и даже улыбается. Лицо у нее светлое, сонное и доброе. Из комнаты слева слышен мужской храп.

Входим в Зоркину обитель. Зорка снимает платье, новые туфли, чулки. Лиловые чулки. Прячет все это за скрипучими дверцами старого шкафа и надевает рабочую одежду — брюки, легкую кофточку с коротким рукавом. А мне придется явиться на работу в парадном костюме, вот будут смеяться ребята. Ну и пусть, — их смех необидный.

Зорка приносит из кухни хлеб, колбасу, помидоры. Я жую через силу, потом закуриваю. Есть не хочется. Зорка кладет руку мне на колено:

— Пешо, ты и правда хотел драться? Из-за меня?

— Ешь скорее, опоздаем.

— Пешо…

Она хочет что-то сказать, но ей не хватает слов. Вынимает сигарету у меня изо рта, несколько раз затягивается и снова кладет ее мне в рот. Это лучше поцелуя.

Потом мы молчим. Просто курим и молчим и смотрим в открытое окно на луну, которая медленно поднимается над крышами и становится все светлее и меньше.

8

Бывают дни, когда ничего не хочется делать. Даже читать. Или валяюсь в кровати и играю с Пухом, или выхожу на улицу и шатаюсь по городу, — просто так, неизвестно зачем, неизвестно куда. Бывает, остановлюсь на углу и смотрю, как проходят мимо машины, люди, и опять иду. Бреду, как во сне, и время течет мимо, не касаясь меня.

Сегодня как раз такой день. Шесть часов вечера и что делать до двенадцати, не знаю. Сижу у столика перед окном и нет сил пальцем шевельнуть. Даже курить не хочется. Я медленно гашу сигарету в пепельнице, медленно размышляю, — и все о вещах неприятных. Противно все время думать о неприятных вещах, но я, как заведусь, не могу остановиться. Вот и сейчас, — вспомнился этот Пират у Тани и пошли цепляться одна за другую разные неприятные истории, пока я не решил, что в жизни мне не везет.