Сын директора - [16]

— Мать все болеет, — объяснил он мне. — Днем надо ей помогать, потому и пошел работать в ночную.

Узнав, что я никуда не приткнулся, он в шутку предложил мне поступить к ним в бригаду — в шутку, потому что, кто его знает, почему, думал, что эта работа не для меня и что я могу обидеться. Я согласился сразу. Шляться надоело, а там у меня будет приятель. Я был готов делать что угодно, лишь бы быть с приятелем.

В шкембеджийнице светло и людно. Пахнет уксусом и чесноком, так что слюнки текут. Все места за столиками заняты, но возле стоек место найдется. Кореш занимает место, а я становлюсь в очередь, беру две порции шкембе и с подносом подвигаюсь к кассе. За нашей стойкой уже едят парень и девчонка, и я вижу, что Кореш что-то им говорит, они смеются, а он смотрит на них и почесывает свою черную шевелюру. Он легко завязывает знакомства, не то, что я.

Когда я появляюсь с подносом, он берет свою порцию и подносит к лицу:

— Чесноку мало, Кореш. — Мешает ложкой и добавляет: — И жидковато, сполоснули рубец, и все… А какую похлебку делал бай Митю, а?!

Мы прихлебываем, переглядываемся и смеемся. Бай Митю был шеф закусочной в городке, где мы служили, и готовил фантастические блюда из рубца и кишок. И похлебки, и рагу, и разные печеные в духовке штуки. Мы с Корешем и со старшиной Караивановым ходили к нему в закусочную в увольнение и лопали так, что за ушами трещало. Это было уже в конце, когда мы подружились со старшиной. А до этого у него был на меня зуб за то, что я не мог стрелять по подвижным мишеням и портил показатели взвода. Если бы не Кореш, тяжеленька была бы мне служба. Кто знает, как, он и у старшины завоевал авторитет, а это было совсем не легко.

Парень и девчонка, которые едят напротив, очень похожи. Должно быть, брат и сестра. Оба худенькие, черноглазые, он в ветхом шерстяном пуловере, — она — в старомодном пальто, не длинном и не коротком. Кроме похлебки, перед ними тарелки, на которых лежит по паре котлеток, и все это они съедают с быстротой, вызывающей уважение. Потом вежливо кивают и, обнявшись, уходят, — значит, не брат и сестра.

— Симпатяги, — говорит Кореш, глядя, как они проходят мимо окна по улице. — Студенты, живут на хозрасчете. Не ждут от мамочки и папочки. А вчера еще и поженились.

— Ты когда это успел все разузнать?

— Они у соседей живут, комнату снимают… Страшно люблю таких, которые едят шкембе и сами справляются.

Он поднимает тарелку и выпивает остаток похлебки. Мы выходим. Не знаю, от еды или от встречи со студентами, настроение у него повысилось на градус. Времени много, куда пойдем? Предлагаю: в кафе у театра. Там тепло, посидим, посмотрим на божий свет. Но Кореш мотает головой:

— Чего там смотреть? Щеглы несчастные! Только воображают да трепятся… К тому же меня со вчерашнего пить потянет, а денег ни шиша.

— У меня есть.

— Нет. Давай лучше в кино.

Берем билеты в кино «Солун». Зал полупустой, фильм — скука зеленая. Двое, муж и жена, очень друг друга любят, но она ходит с другим и вроде бы ему изменяет, и он ходит с другой и вроде бы тоже ей изменяет. Потом оказывается, что никто никому не изменял, но что просто они не сходились характерами, а потом сошлись, потому что поняли, что друг без друга не могут, и все такое прочее. Терпеть не могу таких фильмов. Все будто как в жизни, страшно умно, а выйдешь из зала — и понимаешь, что все сплошная липа, с начала и до конца. Кореш еле удержался, чтобы не уснуть. Все время пыхтел и кряхтел, будто тяжести поднимал.

На вокзал отправляемся пешком — до работы еще два часа. Идем по бульвару Ботева. Отшагаем по нему из конца в конец — делать все равно нечего. Становится холодно, лужицы на тротуаре покрываются ледяной корочкой, капель утихает. Небо, ясное и высокое, подмигивает далекими светофорами, словно манит в свою глубину неизвестных будущих космонавтов. Не знаю, почему, мне становится грустно. Вдруг хочется уехать куда-нибудь, на поезде, который неизвестно куда идет и неизвестно где остановится…

— Осторожно! — дергает меня Кореш за рукав, потому что мимо нас проносится машина. — А ну, смотри, что там?

Мы переходим бульвар Георгия Киркова у площади Возрождения. Впереди, шагах в двадцати, следом за женщиной в белых сапожках идут двое и перебрасываются замечаниями. На одном теплая красная куртка и джинсы, другой — наряжен как манекен с витрины: элегантное короткое пальто, начищенные до блеска ботинки, мягкая шляпа. Женщина ступает на тротуар, оборачивается и что-то сердито говорит, потом ускоряет шаг, но и те двое тоже ускоряют шаги. Женщина оглядывается. Кореш смотрит на меня и прибавляет ходу.

Развязка наступает неожиданно. Милиционера вблизи не видно, и женщина пытается убежать, но тот, что в шляпе, подставляет ей ножку. Она спотыкается, он подхватывает ее, чтобы не упала, — знакомый хулиганский номер, — и получает по морде. Парень на минуту обалдевает, потом приходит в ярость. Скверно выругавшись, ударяет женщину коленом в поясницу. Она падает на колени. В ту же минуту шляпа летит в сторону, а рядом с ней падает он сам. Вмешался Кореш.

Все происходит так быстро, что второй, в джинсах, не успевает опомниться. А когда приходит в себя, я стою между ним и Корешем, на которого он хочет броситься. Он отпрыгивает, сует руку под куртку и вытаскивает что-то блестящее, — наверное, нож, — заносит руку назад. Но не двигается, только смотрит на меня, будто проглотить хочет. Я подавляю страх и делаю шаг к нему. Он отступает.