Сын Альбиона - [21]

— Объяснитесь, граф!

— Прочтите. Это сбережет нам время. Видите, адресовано вам.

Мейнард взял протянутое ему запечатанное письмо. На нем было написано:

Капитану Мейнарду.

Распечатав конверт, он прочел:

«Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке в свете последних новостей из Европы надеется, что свобода еще не окончательно истреблена на нашей древней родине.[40] Снова предпринимается попытка восстановить ее, и мы намерены принять участие в том, что происходит в Бадене и в Палатинейте.[41] На нас большое впечатление произвела храбрость, проявленная вами в последней мексиканской войне, ваша забота о тех соотечественниках, которые служили под вашим началом, но особенно ваша всем известная преданность делу свободы. Поэтому мы единодушно решили предложить вам руководство нашим предприятием. Мы понимаем, какие вас ожидают опасности, и знаем, с каким мужеством вы их встречаете. Мы не можем пообещать вам другой награды, кроме славы и благодарности народа. Согласны ли вы, сэр, принять наше предложение?»

Письмо кончалось полудесятком подписей, на которые Мейнард только бегло взглянул. Он знал этих людей и слышал об их движении.

— Согласен, — сказал он, задумавшись всего на несколько секунд. — Передайте мой ответ комитету.

— Передать ответ? Мой дорогой Мейнард, я приехал, чтобы увезти вас с собой.

— Я должен ехать с вами?

— И сегодня же. Восстание в Бадене началось, и вы знаете, что революционеры не станут никого ждать. Дорог каждый час. Нас ждут со следующим пароходом. Надеюсь, вам ничего не мешает? Что? Что-то есть?

— Да. Есть одно щекотливое дело.

— Не женщина? Нет, нет! Вы для этого слишком солдат!

— Нет, не женщина.

На лице Мейнарда появилось странное выражение, словно он скрывает правду.

— Нет, нет! — продолжал он с принужденной улыбкой. — Не женщина. Всего лишь мужчина, вернее, существо с внешностью мужчины.

— Объяснитесь, капитан. Кто или что это?

— Ну, дело простое. Час назад я ударил этого типа по лицу.

— Ха!

— Сегодня был бал — здесь, в отеле.

— Знаю. Я встретил уходящих с него. Ну и что?

— Была на нем молодая леди…

— И об этом можно было догадаться. Кто слышал о ссоре, за которой не стояла бы женщина, молодая или старая? Но простите за то, что прерываю вас.

— В конце концов, — продолжал Мейнард, по-видимому, меняя тактику, — мне можно не рассказывать вам об этой леди. Она почти не имеет отношения к делу. Все произошло в баре после окончания бала.

Я пошел в бар, чтобы выпить, и был у стойки, когда услышал, что упоминается мое имя. Три человека стояли недалеко от меня и, как я вскоре понял, действительно говорили обо мне. Они немало выпили и меня не видели.

Одного из этих троих я знал в Англии, когда мы вместе были на британской службе.

Остальных двоих — я думаю, они американцы — я впервые случайно встретил несколько дней назад. У меня тогда с ними была легкая стычка, но нет необходимости рассказывать вам о ней. Хотя я тогда почти ожидал вызова. Однако вызова не было: можете представить себе, что это за люди.

Говорил мой бывший сослуживец по английской армии; он слишком вольно рассказывал о моей карьере в ответ на вопросы тех двоих.

— Что же он им сказал?

— Множество лживых выдумок, и хуже всего то, что меня будто бы выгнали с английской службы! Конечно, больше он ничего не сказал. После этого…

— После этого вы пинками вытолкали его из бара. Я прямо вижу, как вы занимаетесь этим легким упражнением.

— Я был не так груб. Только ударил его по лицу перчаткой и протянул свою карточку.

По правде сказать, когда сообщали о вашем приходе, я подумал, что это его друг, а не мой. Хотя, зная этого человека, я очень удивился тому, что он так быстро прислал своего секунданта.

Я рад, что вы приехали, граф. Передо мной была дьявольская дилемма: у меня здесь нет ни одного знакомого, который мог бы стать моим секундантом. Я ведь могу рассчитывать на вас?

— О, конечно, — ответил граф с такой небрежностью, словно его попросили о сигаре. — Но нельзя ли избежать этой встречи? — добавил он.

Вопрос был продиктован совсем не трусостью. Достаточно было одного взгляда на графа Рузвельдта, чтобы убедиться в этом.

Сорока лет от роду, с усами и бакенбардами, в которых уже мелькает серо-стальная седина, с истинно воинской выправкой, он производил впечатление человека, имеющего большой опыт участия в дуэлях. В то же время в нем не чувствовалось ни грубости, ни напускной бравады. Напротив, лицо у него было мягкое и спокойное, только изредка выражение его становилось строгим.

Одна из таких перемен произошла, когда Мейнард коротко ответил:

— Нет.

— Sacre![42] — со свистом произнес граф французское проклятие. — Как неловко! Только подумать: свобода всей Европы зависит от такой ничтожной помехи! Недаром сказано, что женщина — проклятие человечества!.. Как вы думаете, — продолжал он после этого своего негалантного замечания, — когда он пришлет вызов?

— Понятия не имею. Наверно, в течение дня. Насколько могу себе представить, никаких причин для откладывания нет. Видит Бог, мы совсем близко друг от друга: оба остановились в одном отеле.

— Вызов в течение дня. Стрельба или какое там еще оружие — завтра утром. Железной дороги отсюда нет, а пароход только раз в сутки. Отходит из Ньюпорта в семь вечера. Потеряны по крайней мере двадцать четыре часа! Sac-r-re!