Связчики - [17]

Впереди шел знакомый охотник Федот, он очень уж искусно умел делать добротные долбленки, камусные лыжи и неплохо говорил по-русски.

— Здорово, Алексей! — поздоровался Федот за всех и за пять шагов протянул руку. — Ты живой — хорошо-о!

Все остальные подходили молча, и каждый подавал руку.

— Чай пить будем, сейчас скипит, — весело сказал Алексей, толкая дверь.

В избушке они расселись на лежанках и чурбаках, тот, который вошел последним, не выпускал из рук черную птицу, очень похожую на утку.

— Гляди, — обратился Федот к Алексею, беря ее в свои руки, — у горла Холы псиса в сить попала. Какая псиса? — не знам. Исть можна? — не знам…

Алексей взял птицу и рассмотрел ее. Ему показалось, что это одна из морских уток.

— Не знаю, — ответил он. — Есть можно. Есть можно всякое мясо, но это, наверное, отдает рыбой.

Алексей спросил о новостях в селении. Один рассказывал, а остальные кивали головами: все они по очереди пили чай из двух алюминиевых кружек, держа кружку ладонями. В конце разговора Федот сказал, что им нужен черный порох.

Они завернули к избушке раздобыть черного пороха, чтобы стрелять уток для еды, пока идет весенняя охота и рыбалка.

Алексей был рад выручить их, кето добро помнят. Поделиться в тайге со всяким надо, а тому, кто добро помнит, отдашь и последнее. Он предложил полпачки пороха «Медведь», подал Федоту и стал сокрушаться, что на всех будет мало. «Хватит, хватит!» — прокричали несколько человек сразу. «Две-три птицы добыть — больше не надо!» Алексей взглянул на черную утку и спросил:

— А что, из вас кто-нибудь охотился на Холе?

Все молчали. Потом Федот, собравшись с мыслями ответил:

— Хола кето не манит — псису в устье имали. Кето тропу на Холу не мнут, Хола — река худая.

Он говорил, а те, что попивали чай, продолжали кивать головами.

— Почему — худая? — спросил Алексей.

Федот снова подумал и ответил:

— Кето-охотники тропу туда не мнут — еще старые люди сказали, что Хола — худая.

Вода в реке падала, а это значило, что лед уходил все ниже. Гости Алексея напились чаю и пошли сталкивать лодки, кето со странной птицей шел впереди, каждый, прощаясь, подавал руку. Старый знакомый Алексея Федот шел сзади.

* * *

Хола впадает в Елогуй в пяти километрах выше избушки Алексея. Устье свое маленькая речка скрывает, выходит наискось к широкой глади большой реки, таится в зарослях ивняка, среди которого там-сям высится черная пихта или столь же черная ель. В стороне, за ивняками, видна стена очень старого леса, который начинается от берега Елогуя и уходит, мрачный, вдоль Холы и где-то там приближается к ней. Этот угрюмый лес, кедровые, пихтовые и еловые деревья, что вырисовываются на фоне неба, эта дикая река начали привлекать Алексея с тех пор, как он узнал, что реку избегают и даже вовсе не бывают на ней.

Летом, когда пришло время проведать напарника в их общей избушке, Алексей плыл мимо Холы и, встав в лодке, вглядывался во все глаза в ельник, ивняк и небо над ними; был ветер, но и в ветер мощные деревья вдали, казалось, стояли недвижной стеной. Алексей чувствовал, что этот загадочный уголок мира стал зовущим, притягивал его своей таинственностью и чем-то еще другим, — да, да, река манила! Алексей все собирался побывать там, но за другими срочными делами подготовки к сезону выполнить намерение не удавалось. Позже, осенью, когда напарники коротали вечер, попивая чай с брусникой, Алексей спросил у Гришки, бывал ли он на Холе.

— Нет, не бывал, — ответил тот, — а кето говорят, что река худая.

— Да как это так: худая? Что значит?!

— Не скажу, не знаю. Слепой Семен вел когда-то речь об этой реке. Помнится, он говорил, что там живет какая-то ихняя бабушка.

— Какая такая бабушка? — улыбнулся Алексей.

— Да вот бабушка. Я почем знаю? Семен мне рассказывал, что она такая старенькая — к нему в избушку прилетала. «Летает, — говорит Семен, — крыльями хлопает над избушкой, смеется, а потом села — и… плачет. Я, говорит, сильно испугался сперва, а потом думаю: „Чего мне, старому, бабушку бояться. Небось поладим как-нибудь?“ Вышел, говорит, и кричу: „Ты чего прилетела? Надо было прилетать, когда моложе был, я не в силе уже, лети к молодому русскому охотнику, из него попробуй суп свари, а у меня от старости одни кости да шкура осталась!“ Она как засмеется: „Ха-ха-ха!“ — и улетела». То-то и оно! — продолжал Гришка, — это все не зря Семен говорил, что кето зрячие знают, то и Семен слепой знает. Будь уверен: точно уж худая! Что? Пала тебе на ум эта река? Берегись, па-а-рень! Гля-а-ди-ка! Там бабушка прописалась!

* * *

В заботах по завозу продуктов на зимовку, рыбалке и глухариных радостных охотах прошла осень. Пушной промысел пошел тяжелый, небогатый, соболя было мало, зверьки жили на участке редко: там на ручье — один, на другом — один; и все неважные, рыжие, хотя и крупные. Ну уж и хитрые: догоняет его лайка, он не на дерево, а в землю под корни уходит, дымом костра его выкуривать надо, врубаться топором, искать щупом — где-то там зверек в лабиринтах прячется. Скоро выпал глубокий снег, лайки уже не могли догнать зверька, и охота с лайками закончилась. Капканов напарники поставили много, да след соболиный между капканами встречался редко. Все чаще думал Алексей о Холе, что вот она, дикая река, можно сказать, рядом, давно ведь там никто не бродил; места неопромышленные, должно быть, хорошие: черный лес, изрезан старицами, подлесок густой да разнотравье, ягода для птиц мерзлая есть и мыши водятся — в таких местах соболям раздолье.