Связанные страстью - [28]

Ее стоны и крики воспламеняли его чувства, и он, продолжая ласкать бутон плоти у нее между ногами, давал все больше воли губам и языку, ибо вкус бутона был прекрасен и он никак не мог им насытиться.

Наконец оба взлетели на вершину блаженства.

Саманта все еще сотрясалась от спазмов любви, когда Мэтт, поднявшись выше по ее телу, вслушивался в ее дыхание, совпадавшее по ритму с его собственным до такой степени, что подчас ему казалось, что он слышит отзвуки эха. Ему нравилось чувствовать любовную влажность между ее ног и то, как ее нежные груди прикасались к его мускулистому торсу.

Осознавая, что такого рода занятия любовью сблизили их больше, чем ему хотелось, он поцеловал ее в закрытые веки, потом обвел губами контуры глаз и уж после всего этого прижался губами к ее полураскрытым губам.

Жар и напряжение поцелуя все нарастали. Соответственно стало нарастать напряжение и у него в паху. И тогда он резким, почти грубым движением ввел член ей во влагалище.

Саманта широко распахнула глаза, как если бы это вторжение в ее недра оказалось для нее полной неожиданностью, а когда он перекатился на спину, села на него сверху, устремив взгляд на его лицо. Мэтт же, чуть приподнявшись на локтях, затеял игру с ее сосками, которые он попеременно брал в рот и сосал.

За этой увлекательной игрой он проглядел тот момент, когда Саманта, дав волю своей фантазии и чувственности, начала подскакивать и извиваться на его природном стержне, углубившемся в ее недра. Так что Мэтту довелось лицезреть лишь тот эпизод, когда она, откинувшись назад, насколько это было возможно, ликующим жестом вскинула вверх руки, ознаменовав момент соприкосновения головки его жезла с дном своей заветной впадины.

В этот момент Мэтт взлетел на вершину блаженства и извергнул в ее глубины свое семя; Саманта же при этом чувствовала, как содрогается и трепещет находившаяся у нее внутри его раскаленная плоть. В следующую же секунду она, истомленная и в то же время окрыленная произошедшим, обрушилась на Мэтта сверху, и они некоторое время лежали так без движения, словно пораженные грандиозностью того, что свершилось в святая святых их переплетенных между собой тел.

Ему хотелось, чтобы Саманта полежала так хоть немного еще, но она задвигалась и, подняв голову, посмотрела на него в упор.

Он ответил на ее невысказанный вопрос простыми словами, которые без конца повторял про себя:

— Нет прошлого… нет будущего… существует только «сейчас».

— Согласна, — пробормотала она, но глаза ее наполнились слезами.

Он заключил ее в объятия. Ему не хотелось анализировать свои чувства. Он хотел наслаждаться.

Такер избрал самую узкую, полускрытую высокой травой тропинку. Жаркое солнце второй половины дня основательно нагрело его широкополый стетсон, когда он скакал по направлению к ранчо Мэтта. Прошло уже несколько дней после того, как он отпустил Дженни нетронутой, не столько пытаясь соблазнить ее, сколько поговорить с ней, что называется, по душам. И что самое интересное, этот разговор буквально потряс его и надолго запал ему в душу. За это время имели место и бессонные ночи, когда он, ворочаясь на постели в жалкой хижине, которую избрал своим убежищем, вопрошал себя, почему дал ей уехать непорочной, хотя было совершенно ясно, что еще несколько нежных слов и прикосновений изменили бы ситуацию и позволили бы ему овладеть ею.

Во время этих бессонных ночей он и пришел к ответу на мучивший его вопрос, оказавшийся до удивления простым. Он, Такер, проявил благородство, которого старший брат в нем, само собой, не замечал, да и сам наверняка им не обладал.

Благородство было для Такера чем-то совершенно новым, и по некотором размышлении он решил, что такому качеству в этом мире места нет. Иными словами, отпустив Дженни, он совершил ошибку и должен ее исправить. Но прежде Такеру хотелось кое в чем убедиться.

Такер ехал небыстрой рысцой, внимательно поглядывая по сторонам; Он отлично изучил местность и все особенности рельефа во владениях старшего брата и хотел подобраться к ранчо так, чтобы это стало для его обитателей полной неожиданностью.

Соскочив с коня на значительном удалении от ранчо, он стал осторожно красться к дому, который вскоре увидел. Когда он увидел его впервые, дом произвел на него удручающее впечатление. Видно было, что он постепенно разрушается. В таком же состоянии находились и примыкавшая к дому лужайка, и служебные постройки — конюшня и амбар. Загон для скота также представлял собой довольно жалкое зрелище, что же касается сада, то его остатки мало походили на то, что мы подразумеваем под этим словом, хотя, возможно, в прошлом он был густым и тенистым и обладал многочисленными плодоносящими деревьями. Короче говоря, чтобы привести его в порядок, требовалась немало сил и денег. То же самое относилось и к ранчо в целом. И помимо всего прочего, здесь особенно остро чувствовалась нехватка заботливой женской руки.

В силу ряда причин эта мысль показалась Такеру забавной. Уж его-то мать точно не стала бы пачкать в земле свои холеные руки, зато она отлично умела транжирить деньги и делать долги, которые никогда не отдавала, предпочитая вместо этого просто поменять место жительства. Оставалось лишь удивляться, что она вообще прожила на этом ранчо какое-то время.