Святой Вроцлав - [64]

Эва крутилась по земле, пытаясь освободиться от уз, вся ее куртка уже была в крови, но никто не спешил к ней на помощь. Наоборот. Томаш и сам хотел уже уйти, как тут до него дошло, что здесь произошло на самом деле, и вместе с этим осознанием рассудок полностью его окинул. Он помчался за Несчастными, размахивая телескопической дубинкой и вопя что-то про сукиных детей. Михал пытался его удержать, но было уже поздно.

Томаш добежал до усатого, приложил ему моргенштерном, но удар, нацеленный в голову, попал в плечо, тут появился мужик в телогрейке, а вот он бил прицельно: в живот и в челюсть, и Томаш уже валялся на земле. Дубинку из его руки выбили. Ботинки — в том числе и каблуки бизнесвумен — колотили по его животу, почкам, по голове, один только культурист не участвовал, потому что ласкал собственную, сделавшуюся совсем фиолетовой, челюсть. Томаш пытался подняться, потом пинаться, в конце концов — просто заслоняться от ударов, но, когда подбежал Михал, все было уже кончено — маленький человечек дал сигнал, Несчастные ушли, а Томаш ругался матом и пытался встать с земли. Ему удалось лишь перевернуться на спину, и в этот самый момент начал падать дождь.

— Оуох, — шепнул он.

Михал уже склонился над Томашем.

— Со мной все в порядке, — Томаш схватил парня за руку, поднялся, но не мог сделать ни единого шага. Он проверил нос: целый. — Ну и дали же нам по мозгам, чтоб я сдох. Несчастные! Да сволочи они!

Михал подумал о конверте с деньгами, с бабками, с сотенными купюрами, который, лежа в безопасности в пиджаке усатого, покидал сейчас парк. Он схватил Томаша под руку, хотел было сказать ему что-то о сволочах и придурках, но потом раздумал. Бенер даже мог идти.

— Э-эх, э-эх, — это было похоже на скандирование.

Тем временем Эва выпуталась из веревок. Она лежала, прижав к губе весь пакет платочков, неуверенность в ее глазах слилась с выражениями изумления и благодарности. Веревка так и висела на ветке. Сама же Эва была одним громадным пятном крови, пота, мочи и дерьма.

— Мужчина с татуировкой на лице! Парень с татуировкой на лице! — выкрикивала она, давясь собственной кровью. — Найдите его! Возле черных домов!

Мужчины даже не глянули на нее. Томаш лишь поднял руку.

— Там, возле черного массива! — продолжала кричать Эва им в спину. — Он наверняка вам поможет!

* * *

Так они и нашли друг друга — ищущие и паломник, затерянные и найденный сам для себя. А чуть ранее состоялся небольшой спектакль страданий, ибо, хотя кости Томаша и были целы, но вот кожа и мышцы — не совсем. Вокруг глаза образовался такой багровый натек, что увидав его, даже самое красное яблоко вновь бы позеленело. Темные шрамы шли вниз, к пояснице, рядом с пупком расцвел синяк, и Томаш утверждал, что у него отбиты почки плюс какое-то внутреннее кровотечение, но о рентгене не желал и слышать. Но чувствовать себя он и должен был паршиво, раз, когда они добрались до дому, то позволял Михалу себя вести. Анна обмыла мужа. Она не спрашивала, что произошло, а Михал, хотя ему пора уже была идти, остался, придерживал бинты и, похоже, сам поверил, что если они слушают стоны Томаша вдвоем, то тот стонет чуточку тише.

Он не понял толком, как у него в руке очутилась чашка с чаем, и каким чудом он так быстро ее выпил, раз напиток был горячий. Он помог Анне затащить мужа в спальню. Совместными усилиями они стащили с него свитер и брюки. Томаш начал протестовать: не станет он валяться, потому что не заснет, совсем даже наоборот, он настолько взбешен, что не улежит, а ведь нужно отправляться под Святой Вроцлав, к тому самому сумасшедшему, которого Михал уже встречал как-то, ждать нельзя, ведь ожидание — это смерть Малгоси. Но его продолжали раздевать, и Михал сказал:

— Ты знаешь, я вот слышал, что те, кто храбрее всего дрались на фронте, потом громче всех вопили в Назарете[76]. Томаш тут же заткнулся. Речь его отобрала оговорка младшего товарища, и, прежде чем обдумал ее, уже спал и видел бешенные сны. Анна провела Михала до двери.

— Подготовь его к тому, что она может и не вернуться, — шепнула она уже на пороге, — даже если для тебя это крайне трудно.

Михалу, у которого подламывались ноги, который не мог забыть Эву Хартман, Несчастных, а более всего: дождя, затопившего Вроцлав в серости, удалось улыбнуться.

— Ну да, именно для меня это самое трудное, — бросил он на прощание.

* * *

Встретились они на рассвете, на лестничной клетке. По причине опухоли, лицо Томаша увеличилось раза в два. И цвета: чистый багрец, мутный пурпур, белизна и темнота вокруг глаз. Михал не мог наглядеться. Отправились, не говоря ни слова.

Людей возле кордона явно прибавилось, но вместе с ростом численности энтузиазма убывало. Люди стояли, закутавшись в накидки из пленки, под зонтиками и пялились на черные дома. Очень немногие орали небу набожные песни. Мужички с колбасками предпочли остаться на грядках, за то несколько предприимчивых типчиков кружило с термосами, продавая горячий чай кружками, водку стопками и пиво из супермаркета по пятерке за теплую баночку. Народ отливал под кустами или прямо на тротуар. Томаш оценил, что число паломников превышает количество стоящих в кордоне полицейских, по меньшей мере, втрое. Опять же, можно было прибавить оставшихся на садовых участках. Если не считать торгашей, среди собравшихся кружил всего один человек. Адам делал маленькие шажки, можно сказать — ковылял, и шептал, переходя от одного похожего на все другие лица, к сотому, среди ужасной одинаковостью всего окружающего. «День суда приближается, и человек спустится с креста», — нашептывал он, тряся кого-то, вешаясь на шею другому. Михал сразу же узнал его.