Святой Вроцлав - [63]

— К вам у нас никаких претензий нет, — прогудел культурист.

Маленький человечек заложил волосы за уши. Сейчас он выглядел так, будто бы только что слез с дерева.

— Хватит того, что вы просто не будете вмешиваться, — сказал он.

Эве уже связали руки, ее самоуверенность бесследно испарилась. Оставалось лишь плакать и одновременно пинаться ногами. Она ругалась и просила ее понять, но когда заметила в руке усатого длинную конопляную веревку с петлей на конце, разревелась словно ребенок. Эва уперла ноги в землю — не помогло. Тогда она начала бросаться в стороны. Ей стало ясно, куда ее тянут — к громадному дереву с толстой веткой, торчавшей под прямым углом метрах в трех над землей. Усатый уже перебросил веревку. Теперь Эва запищала как младенец.

— Нет, нет, ну послушайте же, все это не так, это они, а я не буду, больше не буду, честное слово, это они же хотели, вот скажите же им, я ведь и вправду бы пошла. — А потом уже только: «нет, нет, нет…»

Ей попытались надеть петлю на шею, Эва подняла плечи, и голова спряталась. За девицей тянулся след, темный и мокрый, видимый даже на голой земле. Кал… Михал вырвался вперед первым.

— Оставьте ее, — сказал он. Слабо, слишком слабо. Теперь вперед выдвинулся Томаш, уверенный в себе, спокойный, с моргенштерном в опущенной руке.

— Мне кажется, это уже наше дело.

Усатый продолжал свое дело, а Эва даже не видела, что происходит.

— А какое тебе, бля, дело, до какой-то сучонки?

Культурист легонько пнул девушку кончиком сапога. Он уже завернул рукава, по предплечью ползла змея.

— А никакого дела, — меланхолично ответил Томаш, — можете ее забрать и зарезать, но не тут и не сейчас. Я не хочу, не собираюсь становиться свидетелем убийства.

— Так уебывай…

Михал хотел было что-то сказать. Томаш успокоил его жестом. Потом вздохнул:

— Слишком поздно.

Эва зашлась в рыданиях. Она попыталась подняться, но ее еще сильнее прижали к земле. Через штанины ее брюк до самых щиколоток тянулись две коричневые полосы. Вонь добралась даже до носа Томаша. Какое-то время никто ничего не говорил. В темноте, среди черных фигур лишь моргали до смерти перепуганные глаза девчонки.

— Нас пятеро, а вас всего двое, — предупредил маленький человечек. Сейчас он встал перед Томашем и скрестил руки на груди. Михал встал рядом, а доктор Бенер обвел Несчастных очень даже не медицинским взглядом. Выглядел он сейчас крайне серьезно, словно бы что-то интенсивно подсчитывал в мыслях. И вдруг улыбнулся.

— Глупости. Вам необходимо следить, чтобы она не смылась; что касается меня — может убежать хоть сейчас. Вот вы, — указал он на бизнесвумен, — скорее всего и не подойдете, разве что задавите нас своими волосами. А вот ты, — обратился он к культуристу, — сейчас же испаришься.

Культурист двинулся на него и тут же застыл на месте, стиснув громадные кулаки. В его глазах пылала детская злость. А Томаш продолжал:

— Итак, вас всего лишь четверо. Четыре человека, настолько расхрабрившихся, что храбрости этой хватает на то, чтобы повесить бабенку, что правда — толстую и беззащитную. Четыре храбреца. Правда, когда гляжу на тебя вон, — указал он моргенштерном на человечка, — наверное, только три с половиной.

— Черт с вами, — заявил тот. Он отступил назад, присел рядом с Эвой. В его маленькой руке блеснуло лезвие.

— Я всего лишь порежу ей лицо, — прошипел он.

Эва неожиданно мотнула головой, так что прицелиться он не успел. Блондинка с усатым перевернули девчонку на спину, прижали к земле. Ее лицо еще сильнее побледнело, сделалось совершенно картонным, по уголкам посиневших губ стекала слюна. Эва колотила ногами по земле, а маленький человечек склонился, сглотнул слюну, вонзил взгляд в щеки Эвы Хартман, а руку приподнял так, чтобы вонзить в них что-то еще.

— А может хватит уже? — сказал Томаш.

Человечек рявкнул:

— Это с чего же?

— Я же сказал, хватит, — повторил Томаш, человечек застыл над Эвой. Несчастные переглянулись, и вдруг культурист выдвинулся вперед, сжимая кулаки. Томаш отступил на шаг, взмахнул моргенштерном. Толстые губы парня искривились в презрительной усмешке, он уставился на противника и вот тут потерял баллы, потому что смотреть ему было надо на что-то совершенно другое — Михал наклонился, выбрал камень величиной с яблоко. Грохнуло, словно льдина о льдину. Михал целился в глаз, но кровь хлестанула изо рта культуриста, и тот заорал от изумления и, понятное дело, боли. Здоровяк свалился на колени и перекатился по земле, прижимая ладони к челюсти. Он матюкался, плевал кровью и остатками зубов, пока не отступил к своим. Мужчина в телогрейке помог ему подняться и уже двинулся на Томаша, но тут к нему подскочил усатый, шепнул что-то, удержал.

Деловая женщина пыталась вытереть лицо хныкающему культуристу, утешала его, гладила по залитым слезами щекам, и выглядело все это настолько комично — великан и стареющая весталка — что Михал, уже подбрасывающий очередной камень, не смог сдержать смех. Человечек, подняв руки, отошел от Эвы.

— Ладно, хватит уже, — сказал усатый. Вместе с мужиком в телогрейке он подхватил под руки стонущего культуриста, который, хотя получил всего лишь по зубам, утратил власть в ногах. Блондинка пошла впереди, бросая за спину взгляды типа: «мы еще встретимся, а если и нет — то Бозя вам приложит». Человечек усмехнулся, спрятал нож, отступил, не спуская глаз с Томаша, что-то недоброе вспыхнуло в его глазах, неожиданно он подскочил к Эве и вырвал сережку из ее губы, вместе с куском мяса, вопль же достиг небес. Человечек отбросил цацку и присоединился к Несчастным.