Святой Вроцлав - [29]

Кто-то заступил ему дорогу. Фиргала отступил, горячечно размышляя над тем, как объяснить, что сюда он прибыл как приятель, что сюда его прислали.

А за ним, как он с испугом понял, собралась целая толпа. В большинстве своем, все они — как и адвокат — были полуголыми. Он не знал, почему их стеклянистые глаза пробуждают такой ужас. Он нервно покопался в кармане, как будто бы визитная карточка могла что-либо пояснить. До последнего мгновения — пока острый кончик палки не пробил кожи и не съехал по ребрам — Фиргала верил, что все поймут ошибку и примут его к себе. Он взвизгнул, больше от изумления, чем от боли, краем глаза заметил спадающий нож, заслонился, так что лезвие, вместо того, чтобы попасть в грудную клетку, распахало предплечье от локтя по самые пальцы. Кровь хлынула на стены Святого Вроцлава, а Фиргала почувствовал что-то вроде веревки, легонько бьющей сади, под коленями. Это нож для обоев перерезал ему сухожилия, нож в руке пана Мариана.

Туша Фиргалы грохнула в стену и скатилась по ступеням, собравшиеся давали ей место. Адвокат еще жил, когда над ним склонялись, он еще думал, почему это у каждого здесь такое одинаковое лицо, почему Адам обманул его, почему это с ним делают то, что делают. А потом уже он видел одни лезвия, режущие его руки и лицо на неравные ремни. Два грязных больших пальца вонзились в глазницы Фиргалы, и этот особенный звук — похожий на чмокание — был последним, что Фиргала услышал.

Глава четвертая Чудо преображения

Птица больна. Я не могу ни писать, ни размышлять.

Здесь невозможно заснуть, я ложусь с закрытыми глазами, ну прямо как мумия. И тогда она ко мне пришла. Поначалу мне казалось, что это пыль спадает мне на лицо, но нет. Это птица дотащилась, волоча за собой мертвое крыло, в чем-то похожее на подгнивший окорок. Перья выпали, мясо сделалось темно-коричневым, прорезанным жилками, набухшим.

* * *

Птица ужасно страдает. Я пытаюсь облегчить его существование, но мне не удается. Когда льет дождь, я ловлю капли в ладони, а птица глотает с трудом, слегка клюет, словно пытаясь съесть мою кожу. Я пробую ловить для нее мух, выкапывать червяков, только птица совершенно ими не интересуется. Я ложусь, а птица заползает на меня, больное крыло прилегает к моему лицу, что ужасно неприятно. Но выдержать я могу.

Лило. Через три недели после рождения Святой Вроцлав сделался чистым. Мои окна выходили прямо на него. Я видел темные овалы домов — блестящих и остроконечных — окруженных лесами. Видел я и собирающиеся вокруг них толпы. Заходили лишь немногие, большинство только глядело. Из серой сбившейся сумятицы зонтов где-то раз в час вырывалась одинокая фигура и исчезала между блоками. Сам я пытался жить, как будто бы Святой Вроцлав не существовал и, говоря по сути, меня не касался. Он был ничем иным, как очередным проявлением коллективной истерии, более украшенной мутацией Матери Божьей на оконном стекле, тем не менее — приносящей массу хлопот. На работу я ходил всего лишь на пару часов, но мне нужно было протиснуться сквозь эту мрачную толпень и глядеть в эти безразличные лица. Эти люди не отвечали взглядами, редко когда иногда, если кто их толкал или рядом раздавался громкий звук, они лениво поворачивали головы. Да пошли они все нафиг, думал я; гораздо хуже, что они начали блокировать улицу, разбивать палатки на размокшей земле, палить костры, распевать песни и парковать машины где попало, уничтожая собственность садово-огородного рабочего кооператива «Ружанка». Законные владельцы, люди, чаще всего, пожилые, высылали гневные письма или же брали палки и дела в свои руки. То есть, они дрались с паломниками — ожесточенно и недолго, а те не уступали, да и Святой Вроцлав свое делал. Так что старики уходили с шишками на седых головах или же падали на колени, впрочем, привыкшие к этому, и валялись лицом в землю перед черным жилмассивом. Первое время службы правопорядка как-то пытались усмирить весь этот балаган, машины эвакуаторами растаскивались на стоянки, выписывались штрафы, только всем на это было глубоко наплевать. «Форды», «шкоды» и «фиаты» заполнили все стоянки, после чего их начали ставить прямо на Балтицкой, блокируя движение. Люди там же и спали. Водители избрали себе другую дорогу, но это было, как минимум, сложно. По пути к берегу Одры легче всего было пробиться именно через Святой Вроцлав. Так что некоторые шоферы давали крюк, другие застревали в толпе паломников, а некоторые высаживались, чтобы посмотреть: чего такого здесь творится. Эти уже не возвращались.

По дорожкам прогуливались новозаселившиеся здесь почитатели Святого Вроцлава, выглядели они словно упырная карикатура на паломников. С изумлением я заметил, что они уже успели организоваться. Группы бодрствовали возле спящих в палатках, автомобилях и беседках людей. Несмотря на дождь люди сеяли, косили и пололи грядки в ожидании будущего урожая. Каждый день приезжал мужик с жареными на решетке цыплятами, еще машина-пирожок с водой и бутербродами. Собравшиеся, количество которых росло с каждым днем, без возражения становились в очередь. Обгрызенные кости, жирные бумажки и пластиковые бутылки замусоривали грядки, валялись по всей Жмигродской, а ветер нес их до самого моего дома. Паломники толпами покидали садовые участки, прогуливались по улицам, окружающим черный жилмассив, распевая шлягеры группы «Их Трое»