Святой Вроцлав - [27]

А сказать им было нечего.

Так она и сидела, охваченная впечатлением, будто бы шкура сходит с нее целыми кусками, было больно, в связи с чем Эва попробовала подняться. Не удалось. Ничего, сейчас она уже пойдет, пускай город ее увидит. Но увидел ее кто-то другой. Поначалу это была только тень, закрывшая солнце, а Эва все еще закрывала лицо руками.

Она подняла голову и увидала психа, которого видала раньше. Человек с татуировкой на лице.

— Что с тобой, девушка? — спросил он.

Эва вздрогнула и опять расплакалась.

Если бы не татуировка, грязь и дрожащие губы, если бы не отросшие ногти и шиза в глазах, парень выглядел бы вполне нормально. Вдруг он напрягся, чтобы тут же расслабиться, а потом уже лишь просверливал Эву Хартман обезумевшим взглядом навылет.

Адам Чечара увидел ее всю.

* * *

Михал с Малгосей сидели на полу под кухонной раковиной. Малгося, положив подбородок на колени; Михал — по-турецки, с сигаретой в зубах. Между ними стояла полная банка «живца». Они перекатывали ее один другому.

— Обезьяна ты и все, — заявила Малгося. — Макака.

— Э-э, она ведь даже и не человекообразная.

— Ну что, нужно было тебе так вести?

— Ты знаешь, — придержал Михал банку, — я и не ожидал, что меня будут обсыпать розовыми лепестками, но мне казалось, что, по крайней мере, вроцлавяне, если кого уж к себе приглашают, то пытаются быть милыми.

— Они пробовали.

— Хорошо еще, что не оплевали меня всего.

— Мама пыталась быть милой.

— В таком случае, я тоже пробовал.

Малгося плакала крайне редко, так что по заказу разрыдаться она не умела. Вполне возможно, такое умение устроило бы пару дел в ее жизни. Нет, она просто не умела, слезы не желали течь, а она сама чувствовала — где-то в самой глубине себя, что если бы ей удалось разныться, она тут же почувствовала к себе отвращение. Лично я в этом не сомневаюсь. И теперь она расплакалась совершенно откровенно.

— Так ведь ничего же не произошло, — сказал Михал, подходя к окну. Где-то в сердце он почувствовал странный укол, как будто бы кто-то вонзил в него заостренный ноготь. Тут он резко повернулся и присел рядом с Малгосей на корточки. Михал развел ее ладони, нашел дорогу к ее лицу, поцеловал в глаза и щеки.

— Ну хорошо уже, хорошо, — повторял он, — моя ты хорошая…

— Я что тебе, собака?

— Собака? — не понял он шутки. — Кто сказал, что собака?

— Ладно уже, не бери в голову, — прижалась к нему девушка.

— Не хочу в голову.

— Тебе не хотелось?

— Чего не хотелось?

— Чтобы я была собачкой. Я знаю целую кучу, все мои одноклассницы — это собачки. Нет, они не пускают слюнку. Бегают по команде «апорт», если чего — кусают. Вот я и спрашиваю: я собака или не собака, если нет, зачем ты делаешь то, что делаешь? — Малгося говорила все это как-то очень странно. Михал понимал, что она не лжет, просто не мог понять, к чему ведет девушка.

— Да, видно ты права, — бросил он как бы нехотя, — я мог бы и заткнуться.

Он сдвинулся под газовую печку. Малгося тут же толкнула банку в его сторону.

— Не мог.

Он задумался: действительно, не сильно он и мог, хотя и следовало бы. Первая встреча с семьей — это всегда столкновение обязанности с возможностями, словно пьяный корабль разбивается о скалы, на которых пугают побелевшие скелеты потенциальных зятьев.

— Так что, — с трудом проговорила Малгося сквозь слезы, — дай-ка спокойно выплакаться, и только не пытайся говорить, будто бы мне это нужно. — Я не собачка, — просопела она, — быть может, я и сука, но никак не собачка, поскольку это не одно и то же.

Михал уселся за компьютером, делая вид, что полностью утратил интерес к Малгосе, правда, время от времени поглядывая на ее отражение в оконном стекле. Девушка плакала, пряча лицо в ладонях, но тоже поглядывая сквозь пальцы. Наконец она умолкла, только никто из них не пошевелился. В квартире царила тишина, и мне странно, что Михал не услышал шагов — обернулся он лишь тогда, когда почувствовал на шее ее руку, тогда он поднялся и обнял Малгосю.

* * *

Адвокат Фиргала стоял под проливным дождем и выглядел совершенно жалко. Зонтик уже не защищал его, превратившись в черную путаницу выгнутых прутьев и лопочущей на ветру ткани. Этот же ветер заползал под плащ от Турбасы[37] и даже подтягивал штанины и захлестывал воду в туфли. Этой ночью Адама покинули даже самые верные последователи. Адвокат Фиргала слушал.

Адам, которому сигарета обожгла язык, небо и гортань, все еще говорил с трудом, выплевывая слова, словно ранее проглоченные камни. Вместе с ожогами пришло второе видение, еще более страшное по сравнению с первым.

— Время для планеты Земля завершается, — выкрикивал он. Кто знал, тот знать будет, я знаю и запомню, будете знать и вы, ибо то болезненные знания. Мир встал перед последним поворотом, мы все мчимся в страшную тьму, но имеется и надежда освобождения, надежда слабая и летучая, ее легко смести, подавить и затоптать, и мы все ее затаптываем. Сам я блуждал, хоть и был просвещен, ибо даже в свете находится тьма.

Тут он неожиданно закашлялся, сплюнул чем-то темным. Адвокат Фиргала тут же очутился рядом с Адамом, он вытащил из портфеля бутылку минеральной воды и залил Адаму прямо в горло. Тот подавился, глотнул, поводил отсутствующими глазами.