- Значит, ты говоришь, что мне стоит манипулировать прихожанами, заставляя их думать, что закрытие дома было их предложением?
- Или же напрямую солгать. Обмануть. Все, что угодно.
- Я могу солгать. Это грех, но я ценю твое предложение.
- Вы не грешите?
- Пытаюсь.
- А я нет.
- Ты не грешишь? - Сорен спросил с таким сомнением, что она бы обиделась, если бы у него не было права быть скептичным на этот счет.
- Нет, я не пытаюсь не грешить.
Сорен закрыл глаза и покачал головой.
- Что? - спросила она.
Он поднял руку вверх, говоря о потребности в тишине.
- Что? - прошептала она.
- Ты это слышала?
Она наклонила голову и прислушалась.
- Нет. Я ничего не слышу. А вы слышите? - спросила она Сорена.
- Да.
- Что?
- Как Бог смеется надо мной.
Элеонор подперла рукой подбородок: - Вы слышите, как Бог смеется над вами?
- Громко. Удивлен, что ты не слышишь.
- Он смеется над вами, а не надо мной, - ответила она.
- Отличное замечание. И ты отлично подметила момент с управлением приходом. Я обдумаю твое предложение.
- Правда?
- Это мудрая и макиавеллианская стратегия.
- Это плохо?
- Нет. Это по-библейски. От Матфея 10:16 «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».
- Овца среди волков. В таком свете приход выглядит опасным. Вы думаете, мы опасны.
- Я думаю, ты опасна.
Элеонор села на пятки. Они шутили все время, пока находились в храме, но то, что он сказал и как он сказал? Это не было шуткой.
- Я? Опасная? - повторила она.
- Да. Очень.
- Почему?
- Потому что хочешь такой быть. Это часть причины.
- А еще я хочу вырасти до шести футов и иметь прямые светлые волосы, но желать чего-то не значит иметь. Я не опасная.
- Я бы объяснил причины, по которым ты так говоришь, но мне нужно вернуться к упаковке вещей. Я пообещал сестре отца Грегори, что все его вещи будут собраны до завтра.
- Знаете, в приходе миллион старушек, которые упакуют весь кабинет за вас.
- Знаю, но я сказал, что сам сделаю, и считаю, что только другой священник должен прикасаться к его личным вещам.
- Очень мило с вашей стороны. - Она подмигнула. «Мило с вашей стороны?» Она могла выглядеть еще большей подлизой или идиоткой? - Думаю, мне пора домой. Мама может позвонить и будет волноваться, где я.
- Где твоя мать?
- Работает. - Элеонор пошла за ним из храма.
- Она часто работает допоздна?
- Это рано. Она часто берет поздние смены. За них больше платят.
- Твой отец не помогает вам финансово?
Элеонор снова остановилась в дверях кабинета, пока Сорен вернулся к наполнению коробок.
- Мама не примет от него ни цента, даже если он предложит, в чем я очень сомневаюсь. Он говорит, что на мели.
- Я так понимаю, развод не был мирным.
- Она ненавидит его.
- А ты?
- Ненавижу папу? Ни за что. Я люблю его.
- Почему твоя мать ненавидит его? И если эти вопросы слишком личные, ты не должна отвечать на них.
- Нет, все хорошо. - Ей нравилось отвечать на вопросы Сорена. Они были личными, но не смущающими. - Мама с папой поженились, когда она была на восьмом месяце беременности.
- Восьмом? А кто-то совсем не торопился.
Элеонор попыталась улыбнуться, но не смогла.
- Что такое? - спросил Сорен.
- Она так долго оттягивала, потому что надеялась на выкидыш.
Сорен с громким стуком уронил книгу на стол.
- Конечно же, нет.
- Это правда. Я подслушала однажды, как она говорила с бабушкой о каком-то парне по имени Томас Мартин. Она сказала, что ей стыдно думать об этом, но она желала, чтобы Бог завершил беременность так же, как и с Томасом Мартином, кем бы о ни был.
- Томас Мертон, - поправил Сорен.
- Вы знаете его?
- Он был монахом-траппистом в аббатстве Гефсимани в Бардстауне, штат Кентукки. Возможно, он самый известный католический писатель двадцатого века. Когда он был юношей, у него появился внебрачный ребенок, но мать и дитя были убиты во время воздушного налета во Вторую мировую войну, что и позволило ему стать монахом, без семейных обязательств отцовства.
- Думаю, теперь всю понятно. Она надеялась, что Бог убьет меня, чтобы она смогла стать монахиней.
Сорен с таким глубоким и проникновенным сочувствием посмотрел на нее, что она не смогла этого вынести.
- Элеонор... мне так...
- Жаль. Знаю. Не надо. Сейчас она меня любит. Я так думаю. - Элеонор усмехнулась. - Так или иначе, с папой это был порыв страсти. Ей было семнадцать. Через год после моего рождения, она узнала, чем отец зарабатывает на жизнь. И они развелись. Она не хотела его денег, потому что, как она сказала, они были грязными.
- Грязные деньги? И чем же зарабатывает твой отец?
- Он... - Элеонор замолчала и обдумывала, как лучше выразиться. - Он механик, вроде как. Работает с машинами.
- Здесь нечего стыдиться.
- Машины не всегда принадлежат ему.
Сорен кивнул: - Понимаю.
- Несколько раз он был в тюрьме.
- Это тебя беспокоит?
- Нет, - ответила она. - Во всяком случае, не сильно.
Мгновение они смотрели друг на друга в полном молчании. Это не было неловкое молчание, скорее, многозначительное.
- Так или иначе, оставлю вас с вашими сборами. - Элеонор хотела остаться и продолжать беседовать с ним. Но и навязываться не хотела, испытывать на прочность его гостеприимство.
