Святой преподобный Серафим Вырицкий и Русская Голгофа - [161]
Условия проживания были тоже невыносимыми. Бараки плохо отапливались – всего одна печь стояла в центре барака. В крайних точках зданий зимой была отрицательная температура. В морозы, по возможности, старались сбиваться к печи. Почти все заключенные мучались бессонницей и были истощены до крайней степени. На окнах были "козырьки", закрывавшие свет и почти не пропускавшие воздух. Было практически всегда темно – одна маленькая лампочка освещала громадный барак. После работы нас закрывали на замок, и мы задыхались от собственной зловонной "параши".
За десять лет я побывал в целом ряде лагерей Озерлага. Нас довольно часто перемещали – боялись восстания и всеми мерами старались, чтобы заключенные не могли сплотиться и организованно выступить. Об отце Алексии Кибардине нигде, ни разу не слышал. Священства вообще не было видно. Какой был смысл им "высовываться", как тогда говорили в лагере? Да вспомните, как в то время относились к Церкви и религии на воле! Верующих людей просто травили. Обличали на партийных и комсомольских собраниях, измывались всячески, кричали, что Бога нет… Царил разгул воинствующего атеизма! Лагерь – это государство в миниатюре, где с тысячекратным усилением проявляются самые грязные и низменные стороны мирской жизни. Выводы делайте сами. К тому же основную массу духовенства уничтожили еще в 20-е-30-е годы, это также хорошо известно. Так что, если и попадал к нам изредка кто-то из духовных лиц, то вскоре так же и исчезал. Их чаще других перебрасывали из лагеря в лагерь. Вообще-то, верующих в Озерлаге практически и не было. О другом думали и, прежде всего, о том, как брюхо набить, иногда и выпить случалось. В лагерной жизни свои хитрости. В среднем на каждой зоне Озерлага было до 10 000 человек и, дай Бог, чтобы на это количество заключенных было хоть несколько верующих. Во всяком случае, они себя хоронили от остальных. В лагере особого режима, как правило, никто ни во что уже не верил – это горькая правда…
Люди жили, как звери – больше инстинктами, нежели душою. Это можно отнести и к лагерному начальству, и к заключенным. Администрации надо было держать людское стадо в повиновении и страхе, а узникам надо было, во что бы то ни стало, – выжить! Вот и вся схема. О какой духовности может идти речь!?
Какие священники?! Какие службы? Какие праздники? Вы можете себе представить, что вдруг, в Освенциме, кандидаты в газовые камеры начали бы отмечать православные праздники вместе с лагерным начальством!?
Свой срок я отбывал от звонка до звонка и освободился в конце августа 1954 года. Был знаком со многими узниками Озерлага, освободившимися и в последующие годы. Знаю точно, что никаких существенных изменений в этой адской системе не происходило», – заключает Евгений Александрович.
Профессор Юрий Константинович Герасимов – ведущий научный специалист Института русской литературы Российской Академии Наук (Пушкинский Дом). Он находился в лагере с таким же режимом содержания, в одно и то же время с отцом Алексием Кибардиным. Нелегко вспоминать ему о том страшном времени – на глазах против воли появляются слезы:
«К началу 50-х годов в России, под непосредственным руководством Берии, было построено 12 лагерей особого типа. Создавались они по проекту эсэсовских концлагерей самого нечеловеческого режима. Названия у них были как бы романтическими: Камышлаг, Речлаг, Горлаг, Озерлаг, Песчанлаг, Берлаг, Минлаг и другие. Сегодня от одних этих слов сотрясается мое сердце. Сколько светлых людей поглотила эта сатанинская система, сколько загубила душ… Кстати, это были шифрованные названия – в Речлаге не было никаких рек, как в Камышлаге не было камышей.
Я был заключенным Минлага, лагеря того же типа, что и Озерлаг, в котором пребывал отец Алексий Кибардин. Это известно мне точно, так как между этими лагерями существовала определенная миграция – заключенных время от времени перемещали из лагеря в лагерь. На пересылках приходилось слышать: "Не дай Бог, если попадешь в один из зоопарков Берии!"
В барак помещалось около 400 человек. Это были длинные одноэтажные здания с одним центральным входом и двухъярусной системой коек. Рядом с лагерем стояла воинская часть, состоявшая из отъявленных головорезов, такими же были и надзиратели. В заключенных постоянно воспитывали самые нечеловеческие чувства, натравливали друг на друга. Об этом, собственно, писалось уже достаточно.
Однажды нас заставили выкопать поблизости от лагеря огромный котлован, никто не знал, для чего это делается. Впоследствии оказалось, что, в связи с начавшейся "холодной" войной, мы подлежали немедленному уничтожению, в случае начала реальных военных действий. Время от времени нас поднимали по тревоге и выгоняли из лагеря к этому котловану, безжалостно избивая прикладами, кололи штыками, травили овчарками. Всех выстраивали на краю котлована и имитировали сцену расстрела. Словами все это не передать – некоторые падали, некоторые заливались слезами… Потрясение было не из легких. Все были запуганы до самой крайней степени.
Хочу поведать несколько слов о религиозной жизни. Надо сказать, что она, с Божией помощью, тихо-тихо теплилась, но шла катакомбным образом. Уголовники могли собираться целыми стаями, но стоило собраться вместе двум-трем православным, как сразу же "стучали". Священники были осторожны до крайности, никому не хотелось подвергаться дополнительному наказанию. Редкие верующие ходили к батюшкам на исповедь по одному, говорили шепотом, постоянно озираясь вокруг. В праздники мы также шепотом, а иногда и про себя, в глубине сердца, пели тропари и кондаки. Упаси Господь, если кто-то услышит! Карцер был неизбежен. Там могли оставить без белья, не топить, не кормить или, в лучшем случае, посадить на штрафной паек…»
