Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть - [20]
Мы не знаем ни того, как долго Павел, Сила и Тимофей оставались в Галатии, ни того – несмотря на драматичное повествование Луки{198}, – почему далее они решили отправиться в Македонию и прибыли в 50 г. в Филиппы. Для Павла это снова был совершенно другой мир. Город, основанный в 356 г. до н. э. македонским царем Филиппом, был центром золотодобычи, которая позволяла финансировать военные кампании сына Филиппа Александра Македонского. Ко временам Павла золотые рудники давно истощились, но Филиппы превратились в главный римский аванпост на Эгнатиевой дороге, соединявшей Рим с восточными провинциями. В 42 г. до н. э. к западу от города войска Марка Антония и Октавиана (будущего императора Августа) разбили коалицию Брута и Кассия. После этого Филиппы стали римской колонией. Здесь селились и получали наделы армейские ветераны. После битвы при Акции (31 г. до н. э.), сделавшей Октавиана единовластным правителем империи, прибыли новые ветераны. Таким образом, это был романизированный и многонациональный город. При этом раскопки показывают, что в то время, когда туда прибыл Павел, Филиппы с их крохотной городской территорией площадью всего в четверть квадратной мили были простым административным центром. Основная часть населения жила в окрестных деревнях и селениях. Правом занимать политические должности обладали только римские колонисты, освобожденные также от уплаты налогов. Они взимали излишки сельскохозяйственной продукции с деревень и земельных наделов, собирали ренту и заставляли крестьян-должников выплачивать долги{199}.
В Филиппах Павел столкнулся с особенно ярко выраженной формой обожествления римского императора. Как раз во время его проповеди в Македонии Клавдий, поначалу строго запретивший возводить храмы в свою честь, начал продвигать свой культ в провинциях и, подобно Августу, принял титул «спасителя мира». Некоторые ученые полагали, что культ императора – явление «сугубо светское», политическая стратегия без «религиозного» содержания, которая использовалась римским государством и местной знатью в своих целях{200}. Но во времена Павла религия и политическая жизнь переплетались столь тесно, что невозможно было сказать, где начинается одно и заканчивается другое. Последователи Иисуса были не единственными, кто нес «благую весть» о начале новой эпохи. Поэт Вергилий восклицал:
В Приене на побережье нынешней Турции одна из надписей объявляла, что день рождения «наибожественнейшего Цезаря [Августа]» ознаменовал начало новой эпохи и нового календаря. Этот день «…мы справедливо можем считать равным началу всего… ведь Цезарь восстановил порядок, когда все распадалось и превращалось в хаос, и дал новый облик всему миру…»
Более того, Цезарь «превысил надежды тех, кто возвещал благие вести [евангелие]»{202}. По всей империи в храмах, на монетах и в надписях прославляли каждого последующего императора как «сына бога», «явленного бога», «господина» и «спасителя мира»{203}.
В древнем мире такие заявления вызывали больше доверия, чем вызвали бы в наши дни, поскольку человека и бога не разделяла онтологическая пропасть: люди часто становились богами и наоборот. Как показывают исследования, жертвоприношения «гению» (божественному духу) императора были не пустыми обрядами, а способом покоренных народов осмыслить вторжение Рима в свою жизнь и его власть над миром, опираясь на знакомые образы и представления о царстве{204}. Дав покой и безопасность землям, опустошенным бесконечными войнами, Август, казалось, совершил божественное деяние, так же как Олимпийские боги утверждали порядок в космосе. Отметим, что этот культ не был навязан римским сенатом: его с восторгом развивала местная знать. Ее представители стремились перещеголять друг друга в строительстве храмов и святилищ в честь действующего императора и создании надписей, прославляющих его достижения. Так поступали и богатые вольноотпущенники, которые использовали культ для обретения признания и статуса. В эллинистическом обществе знатью владела филотимия – стремление к общественному признанию, которого она добивалась, принося в дар городу здания, святилища и надписи. Поддерживая культ императора, можно было приобрести благосклонность Рима, и аристократы старались превзойти друг друга в ревностном служении ему. В провинциях имперские церемонии пронизывали все стороны общественной жизни, захватывая публичное пространство, как в современных западных странах это происходит со всем, что связано с Рождеством.
Представители знати не только оплачивали жертвоприношения, но и становились жрецами культа императора, что было признаком самого высокого статуса. Культ распространился столь широко, что к концу правления Августа воздавать «божественные почести» кому-либо, кроме него, стало политически нежелательно
