Святой Грааль - [92]

— У тебя есть сомнения на мой счёт, святой отец? — мрачно ухмыльнулся Хель. — А сам-то ты искренне веришь в Христа? А что, если я испытаю твою веру, пощекотав твоё горло моим клинком? Что-то подсказывает мне, что в твоих глазах появится животный страх, а вовсе не радость от предвкушения встречи с Господом.

Хель угрожающе поднялся и положил руку на меч. Монахи отпрянули.

— Ты не так нас понял, солдат, — простуженным голосом отозвался другой служитель церкви.

— Я не солдат, а убийца, — возразил Ван Хель, — и лучше вам, святые причетники, держаться от меня на приличном расстоянии.

— Ты служишь славному крестоносному делу, солдат, и нет ничего дурного в том, чтобы очищать землю от еретиков, — заговорил третий монах.

— А разве не всех нас сотворил Господь? — Голос Ван Хеля опустился почти до зловещего шёпота. — Разве не с позволения Вседержителя существует всё, что существует? Разве Господь назвал хоть кого-нибудь еретиком? Нет, монах, это люди провели страшную разделительную черту, но не Бог. По какому же праву человек позволяет себе решать, что есть добро и что называть злом? Сядьте же возле моего костра и растолкуйте мне. Научите меня своей церковной мудрости. Садитесь же! — прорычал он, выхватив меч.

Монахи, боязливо прижимаясь друг к другу, сгрудились возле костра. Хель недобро оскалился и посмотрел на Амрита.

— Как ты думаешь, они смогут ответить на мои вопросы? — спросил он.

— Не смогут, — убеждённо-равнодушным тоном отозвался крестьянин. — Они же ничего не знают, кроме написанных букв.

— Священное Писание… — начал было кто-то из монахов, но Хель оборвал его резким движением руки и властно спросил.

— Ответьте мне, что ждёт нас после смерти?

— Каждого своё. Одни идут в рай, иные попадают в ад, — заученно ответил чей-то голос.

— И всё? — удивился Хель.

— Чего ж ещё! Одних ждёт вечная благодать, другие будут наказаны за свои грехи.

Амрит снова переложил вилы из руки в руку и крякнул, безучастно глядя в костёр.

— За грехи? — переспросил Хель, придвинувшись к монахам.

— За грехи, — кивнул самый молодой из монахов, — за распутство, алчность, тщеславие, сладострастие… За всё. В вечном огне за это надо жечь.

— Это ты так считаешь? Про огонь-то? — язвительно уточнил Ван Хель.

— Не только.

— То есть наказание вполне человеческое, верно я понимаю?

— Вполне.

— Кто же будет наказывать? И где? — продолжал допрос Хель.

— В аду.

— То есть Сатана и его подручные.

— Видимо.

— Наивен ты, братишка.

— Хватит! — потерял терпение монах. — Можно подумать, ты умнее меня.

— Вот ты про адские муки сейчас говорил. А почему грешники там должны мучиться? Неужели ты думаешь, что Сатана, соблазняя их здесь всякими греховными сладостями, будет наказывать их за то, что грешники фактически преданно служили ему? Нет, братец, он будет их благодарить за совершённые грехи и осыпать всякими благами, чтобы укреплять свои позиции. Зато те, которых ты считаешь праведниками и которые, согласно твоим утверждениям, отправятся в рай, не получат там ничего хорошего. Им достанется скучная жизнь с церковными песнопениями, молитвами с утра до ночи.

— Они получат благостную жизнь за свою праведность! — воскликнул монах, затравленно оглядываясь на своих собратьев.

— Благостная жизнь, братец, в том для них и состоит, чтобы поститься две трети года, а не вино вкусное вкушать. Или ты думаешь, что в раю им будет позволено наслаждаться радостями женских прелестей? Нет. Для праведников это грех. Там будет всё так же, как и здесь. Потому что сказано: каждому по вере его. Вот ты веришь, что баб тискать грешно, и терзаешься из-за того, что глаза твои вопреки твоей воле за девками следят, так в раю у тебя будет то же самое. Какие угрызения совести тебя здесь мучают, такие и там будут мучить. Просто там ты не будешь видеть греха, тебя отделят от него высоким забором. Не будет у тебя соблазна перед глазами, только и всего. А мысли твои и желания останутся. Мечты ведь никуда не денутся, братец. И если тут тебе кто-нибудь может отпустить грехи за твои неправедные мысли, то там уже никто не будет отпускать их. Будешь жить с ними лицом к лицу, если они вдруг возникнут. И будет они тебя жечь страшным огнём желания. И где ж, получается, вечное пламя адское? В преисподней или в раю, братец?

— С твоего языка льётся губительный яд ереси! — воскликнул кто-то из-за спины молодого монаха. — Тело человеческое есть скопище скверны!

Ван Хель громко и беззастенчиво рассмеялся. Сидевший возле костра Амрит тоже мерзко захихикал.

— Я лишь рассуждаю, прибегая к логике, — проговорил, отсмеявшись, Хель. — Грех не в том, что ты хочешь женщину, а в том, что ты само совокупление считаешь порочным, нечистым. А это происходит потому, что ты ищешь во всём только мерзость. Некоторые восхищаются человеческим телом, а ты порочишь его, клевещешь на него, потому что презираешь саму жизнь и себя презираешь, братец. Ты выступаешь против того, что сотворено Богом!

Ван Хель жадно всматривался в напряжённые лица служителей церкви. Глаза стоявших перед ним монахов были полны ужаса.

— Зачем же вы живёте, братья? — Хель опять понизил голос. — Зачем вы живёте, если вы не любите жизнь? Может, мне помочь вам избавиться от её греховной тяжести? Я могу сделать это прямо сейчас!