Святой Франциск Ассизский - [85]

Несмотря на невероятную силу духа, тело таяло на глазах. Брат Илия, встретив Франциска в Фолиньо, все понял. И, под впечатлением от этой встречи с учителем, увидел потом во сне седого старца в белой одежде священника, возвестившего ему: «Иди и скажи брату Франциску, что вот уже восемнадцать лет, как он покинул мир, чтобы последовать за Христом, и два года еще будет оставаться в этой жизни, прежде чем перейдет в жизнь иную».

ГИМН ЖИЗНИ

Была женщина, достойная разделить славу учителя; женщина, которая не говорила, не просила, не показывалась даже, но чье духовное присутствие было для Франциска быть может более ощутимым, чем присутствие брата Леоне и других братьев, окружавших его с утра до вечера. Имя этой женщины — Клара. Франциск, который ничего не забывал, попросил проводить себя в обитель Сан Дамиано. Там впервые заговорило с ним Распятие; туда он сам теперь возвращался распятым; там разрастался сад взлелеянных им душ (цветочки, поросль духовная — говорила Клара); туда должен он донести полученную благодать. Святой Франциск велел построить себе хижинку рядом с монастырем. Чувствовал он себя очень плохо. Помимо общего истощения, помимо пяти незаживающих ран, вот уже почти шестьдесят дней его бедные глаза не переносили света, так что он не мог теперь смотреть на солнце и огонь, доставлявшие ему столько радости. К тому же хижинка подвергалась постоянным набегам мышей, которые по ночам не давали ему сомкнуть глаз, а днем нагло воровали у него со стола последние крохи.

«Дьяволы, дьяволы завистливые», — говорили, крестясь, братья, а Клара, сокрушаясь в сердце, с удвоенным рвением принималась молиться за учителя и готовила бинты, корпию, припарки для ран, специальные мягкие сандалии для его израненных ног. Но муки его усилились настолько, что святой Франциск, несмотря на огромное желание пострадать, проникся к себе жалостью и попросил: «Господи, помоги мне терпеливо переносить недуги мои!»

И был ему голос, ответивший, что страдания его завоюют ему сокровище более прекрасное, чем все сокровища земли, и чтобы переносил он их в стойкости, уверенный в ожидающем его рае. Это обещание так обрадовало его, что на следующее утро он сказал братьям: «Вассал был бы вне себя от радости, если бы император пожаловал ему свое владение. Как же благодарить мне Господа моего, пообещавшего Свое Царство мне, недостойному рабу Своему, покуда живущему и облеченному плотью?»

Благодарность, непрестанно и щедро цветущая в его душе, подтолкнула его написать новый гимн творениям Господа, и именно тем, которые служат нам каждый день, и, пользуясь которыми, мы часто оскорбляем Бога вместо того, чтобы благодарить его. Сидя на траве, под открытым небом, в мягкой тени олив, таких же нищих и блаженных как он сам, святой задумался на миг и начал нараспев, импровизируя:

Высокий, добрый, всемогущий Боже,

Тебе хвала, и слава, и все благословение:

Благословенны, Господи, с Тобой Твои созданья

особенно и прежде всех брат Солнце,

что греет нас и веселит Тебе во славу.

Прекрасный, лучезарный, в светлом нимбе —

Тебя он, Высочайший, отраженье.

Твои, о Господи, сестра Луна и сестры Звезды —

Ты создал в небе их пресветлых, драгоценных.

Благословен будь и за брата Ветра,

за Дождь, и Ясный день, и всякую погоду,

какой даруешь Твоим тварям пропитанье.

Благословен будь за сестрицу нашу Воду,

что так щедра, смиренна, драгоценна и невинна.

За брата нашего Огня благословен будь, Боже,

которым освещаешь ночь беззвездну,

а он прекрасный, радостный и сильный.

Благословен будь, Господи, за матерь нашу Землю,

что кормит и растит нас,

дает плоды, и пестрые цветы, и травы.

Гимн этот, годами зревший в сознании святого, сложился сразу, на одном дыхании, и сразу понравился, и признанный король стихотворцев брат Пачифико записал его. Святой Франциск сам научил ему своих товарищей, так как хотел, чтобы они пели его после проповедей и в качестве платы просили у слушателей не денег, но истинного покаяния.

Нужно заметить, что святой Франциск пел обычно на провансальском наречии. Это был язык рыцарских дворов, язык его матери, его прошлого. В своей внутренней музыкальности, язык этот таил для него воспоминания обо всем, что было любимо им прежним и что не умерло, но изменило форму — так сам он заменял слова и понятия в песни, заимствованной у трубадуров.

Ничто как музыка не удерживает прошлое и настоящее, сожаление и надежду, и только ее духовной безграничности позволено выразить то, что недоступно любому другому виду искусства. В музыке можно сказать все, даже то, что не дается мыслям и чувствам, и кто имеет уши слышать — услышит.

Провансальская песнь, таким образом, стала для Франциска последним эхом прошлого.

Кроме того, он писал и диктовал на латыни — на этом языке церкви, законов, университетов, документов, канцелярий и могильных плит. Но в Сан Дамиано, у подножия Субазио, перед лицом Аппенин, и провансальского и латыни было ему уже не достаточно.

После стигматов он совершенно преобразился. Ветхий человек был распят и умер навсегда. Новый человек ощущал новый поток лирического вдохновения, рвущийся наружу из глубины страданья. Так молодое вино разрывает старые мехи. Он снова был возле Сан Дамиано, маленького храма своей молитвы и своих трудов, своего первого призвания и последнего утешения, храма святой Бедности и святой Клары.