Святой Франциск Ассизский - [4]

В Болонье все было серьезно. Лекторы, в число которых допустили нескольких иностранцев, отличались строгостью. Об Адзоне, одном из самых замечательных, говорили, что он, дабы не терять времени, болел только на каникулах и во время каникул умер.

С возникновением университетов по-новому осознали достоинство итальянских коммун. Если в 1158 году четыре болонских доктора могли рассудить орла с орлятами, то через сто лет без малого правовед Роландино ди Пасседжери, отвечал Фридриху II, который разгневался, что сына его, сардинского короля, Энцо, болонцы посадили в темницу: «Придешь и увидишь нас. Мы не камыш, что склоняется от дуновения ветра. Мы постоим за себя».

Роландино, ученый, пишет как воин. В его словах живет дух коммун, которые ощутили, что уже не связаны с орлом, с орлом германским, и стали орлятами империи креста, новыми римлянами — итальянцами.

Однако задолго до того, как Роландино написал эти знаменитые фразы, кто-то ниспослал ученой Болонье то, чего не найти в сводах законов — безумие креста.

ТРУБАДУРЫ

Жизнь того времени была не только войной, торговлей, борьбой, победами и учением; она, как и всегда, была песней, ибо песня так же относится к труду, как мечта к долгу, надежда — к страданию, вера — к смерти. Песни пели и на латинском, и на итальянском языках. По-латыни пели в храме; по-итальянски — на улицах и площадях, в домах и мастерских. Пели женщины, хлопоча по хозяйству, стряпая и прядя пряжу, мастеровые — за работой, жены крестоносцев пели скорбные песни разлуки:

Да сохранит Господь в стране

Языческой синьора мне.

Да возвратится он здоров

И весел под родимый кров.

И с ним все воины Христовы

Вернутся веселы, здоровы[2].

Юноши пели девушкам серенады, песни майских карнавалов и полусерьезные песни-советы, как выбирать жену:

Коль хочешь ты супругу взять,

Четыре вещи должен знать:

Во-первых, из семьи какой,

Второе — хороша ль собой,

И кроток нрав ее иль крут,

В-четвертых, что за ней дают.

Коль все четыре хороши,

Бог в помощь — под венец спеши.

Коммуны и победившие партии воспевали свои деяния, осмеивая побежденных, благодаря или порицая Бога за вендетту, но все это пелось на очень грубом, вульгарном языке, или на диалекте, вернее — на множестве диалектов, походивших друг на друга, как братья, а то и как близнецы, и ученые относились к песням с презрением из-за их невыносимой грубости. Образованные светские люди предпочитали латынь для занятий, провансальский — для поэзии, французский — для бесед и прозы.

Провансальский был особенно в моде. Его распространяли поэты — провансальцы, которые звались трубадурами. Они находили рифмы, и пели, аккомпанируя себе на лютне, а шли они из той прекрасной земли, которая протянулась дугой по берегу Средиземного моря, от Пиренеев до Альп. Там был мягкий климат, виноградники, оливковые рощи, цветущие луга и сады; там, в замках знатных феодалов, сменяли друг друга турниры, состязания, битвы стихов и придворные игры вокруг хозяйки и ее дам. Жизнь эта была слишком роскошной, занятия слишком веселыми, настолько веселыми, что все забыли пристойность и заповеди Божьи; величие куртуазной любви утратило силу, ложные мысли еретиков не встречали отпора и распространялись по всему Провансу, что и привело его в упадок. Провансальцы люди вольные, свобода у них в крови, но они не сумели сохранить чистоту нравов. Именно тогда трубадуры принесли к нам танцы, пасторали, сирвенты, песни о любви и о войне.

Но прежде трубадуры прославились по всей Италии полной приключений жизнью. Одним из самых необыкновенных был Рамбаут ди Вакерас[3]. Он был сыном обнищавшего рыцаря из графства Оранского, и сделал первые шаги «в поисках рифм» и в сражениях при дворе принца Гийома IV Оранского, а между 1185 и 1189 годами пришел в Италию, пришел неизвестно почему, с лютней в руках, и первые его годы были тяжелыми. В Генуе он тщетно добивался любви одной красотки повествуя о своих чувствах на нежном провансальском языке, она же бранила его на генуэзском диалекте и называла грязным бродягой. В Луниджиане он сцепился с маркизом Альберто Маласпина, который тоже «искал рифмы» на провансальском языке; он и кутил, и познал голод, а в Ломбардии его видели нищим.

Но при дворе Монферрато он обрел счастье. Ему оказал поддержку маркиз Бонифацио, и Рамбаут сопровождал его, преданно ему служил во всех его походах, вплоть до крестового похода в Святую Землю. Он сражался вместе с ним в Блакерне, у ворот Константинополя, в Македонии, в Эпире, воспевал его мужество и щедрость. Бонифацио, один из кондотьеров в Четвертом крестовом походе, подарил трубадуру много земель и большой доход в Салоникском царстве. Но трубадур, сделавшись вельможей, тосковал по своему прошлому, и среди красот античной Греции, чуждых сердцу средневекового христианина, среди эллинов, которых он называл грифонами, оплакивал годы своей бедственной юности, полной любовных страданий и приключений. Тогда он тайно обожал сестру своего синьора, Беатриче ди Монферрато, и воспевал ее под именем прекрасного рыцаря, потому что девица эта была отважна, как мужчина, скакала с соколом на руке, как охотник, и облачалась в доспехи своего брата. Беатриче, прекрасный рыцарь, умерла в тот год, когда ее брат и его певец отправились в заморскую страну, где встретили славу и смерть. Потеряв Беатриче и находясь вдали от своей родины, Рамбаут уже не смог утешиться. В Греции он пел: «Ни зима, ни весна, ни солнце не привлекают меня. Приключения кажутся мне бедами, блаженство — болью. Меня изнуряет бездействие, терзает ожидание…»