Святой Франциск Ассизский - [3]

Христиане каялись и для того, чтобы обратить варваров, противопоставляя их грубой силе — силу духа. В Средневековье (как и всегда) Церковь стремилась превратить в добро то, что было злом, в Божье — то, что было человеческим, в вечное — то, что было мгновенным. Она противостояла Империи, когда императоры забывали свой долг христиан и государей, рыцарским духом усмиряла воинственные инстинкты и тягу к приключениям, препятствовала насилию, пользуясь лишь оружием веры — отлучением и мыслями о вечности. Когда итальянские коммуны впервые объединились в борьбе против внешнего врага, она дала им то, что было тогда символом милосердия — повозка, запряженная терпеливыми быками, которая тащилась по деревням, созывая звоном колокольчика колонов и подвассалов, чтобы они отправили десятину в пользу Церкви, превратилась в боевую колесницу с алтарем, крестом, штандартом, вокруг которого, словно вокруг Святого Гроба, собирались воины. Когда безграмотность была повсеместной, только Церковь открывала школы для народа, при каждой церкви была приходская школа, независимая, со своими песнопениями, проповедями, изображениями святых. Каждый монастырь был еще и библиотекой, и учебным центром, где бережно создавали ту неощутимую ценность, которая вне этих стен отходила на второй или на третий план — знание.

Церковь оказывала милосердие всем страждущим телом и духом: предоставляла больницы и лепрозории, помогала беднякам и странникам, но еще больше делала она для государства, расширяла духовное и территориальное влияние Европы на Востоке, ибо начала освободительные войны на Святой Земле. Крестовые походы перемешали и обновили людей, мысли, институции, владения и государства.

В те века, когда было столько воин, крест вставал над страданиями победителей и побежденных, угнетающих и угнетенных. На рукояти меча он напоминал и о правде, и о милости, дабы смягчить боль от ран, утешить предсмертную муку; на колокольне соединял враждующие народности идеалом веры и отечества; на парусах кораблей, бросавших якорь у Святой Земли, освящал Средиземное море, дабы влияние наше приумножалось на новых путях.

Особенно большое место занимал он в конце XII и в начале XIII века. И все же он был скорее снаружи, чем внутри, скорее на предметах, чем в сердцах; как и орел, он был скорее символом, нежели жизнью. Это был крест, который еще никто не взял на себя, как взял его и был распят наш Господь. Это — знамя, но нести его некому. Знаменосец еще придет.

УЧИТЕЛИ И УЧЕНИКИ

Особенно гордились орлята романской кровью в городах, где процветало образование. В Салерно изучали медицину, в Болонье и Павии — право, в Падуе, немного позднее — точные науки, в Неаполе — философию. «Штудии» рождались обособленно, в узком кругу, состоявшем из образованного учителя и нескольких учеников-добровольцев, а потом разрастались, — на помощь учителю приходили другие, являлись новые ученики, им нужны были новые преподаватели. Так появились объединения «штудий», то есть — университеты.

Среди первых лекторов Болоньи был Ирнерий, который читал гражданское право, и Грациан, читавший право каноническое. Болонские ученые защищали императора в Ронкалье, все еще от любви к римскому орлу; защищали они и свое заведение, и город, чрезмерно превознося самих себя.

«К нам, — говорили они, — постоянно идут люди, стекаются иноземцы, к нам стекаются и деньги, и законы, и много у нас прекрасного…» В некотором смысле они заставили императора выплачивать долг, прося у него привилегий для Болоньи. Болонский университет обрел международное значение, тем более что студенты создали город в городе. Руководили им особые должностные лица, избиравшиеся из числа преподавателей, и, управляя обучением, они не подчинялись гражданским властям.

В XIII веке болонское студенчество, около десяти тысяч человек, разделилось на предальпийцев и заальпийцев (или «итальянцев» и «чужеземцев»). И у тех, и у других были свои ректоры и советники. Жизнь молодых людей была строго регламентирована — они жили в отдельных домах, вроде интернатов или пансионов, одевались в особую одежду с капюшоном, цвет которой обозначал факультет, им запрещалось буянить ночью и выходить из города без разрешения. Кроме того, они платили преподавателям взносы, которые собирали два студента-казначея. На самом деле, конечно, студенты плевали на закон — одевались они, как и все, заботясь лишь об удобстве, кутили, а не учились, не платили налоги, словом, развлекались что есть сил, и город был полон песен, насмешек, споров, потасовок.

Студенты из-за гор вносили во все это своеобразный оттенок. Среди них были немцы, венгры, французы, поляки, богемцы. Из далеких аббатств и замков приносили они странные нравы, обжорство, пьянство, силу, варварскую латынь, особый говор. Во время занятий они обнаруживали свой способ мышления, порождавший новые проблемы среди учителей и товарищей, тогда как сами они приобщались к духу Рима. Нередко через Болонью и другие города прокатывались волны вагантов, бродячих клириков — нахальных студентов, почти всегда чужеземных, которые переходили с места на место, лишившись стипендии в своих университетах. Они бродяжничали повсюду, выпрашивая приют, книги, уроки и развлекая приятелей веселыми шутками. Самые разнузданные из них звались голиардами и считались менестрелями студенчества. Голиарды воспевали вино и наслаждения, ругали ученых и императора, папу и всю вселенную, насмехались над святыми вещами, и не почитали даже мессу. Они рассказывали, что изучают право в Болонье, медицину — в Салерно, точные науки — в Париже, демонологию — в Толедо, и неизвестно где — хорошие манеры. И все же репутация университета зависела подчас от их злых языков.