Святой день - [17]

На левом бревне сидели трое взрослых: грузная женщина в камуфляже, широко расставившая ноги, обутые в высокие берцы, и неторопливо подносившая ко рту сигарету, коренастый активист и уютно вжавшаяся в него небольшая женщина, одетая, как студентка семидесятых годов на фотографии «с картошки». Миша не мог припомнить, чтобы эта женщина была в автобусе, но её лицо показалось ему очень знакомым; впрочем, хорошо разглядеть её он не мог.

На правом бревне сидели трое детей: мальчик лет двенадцати, девочка лет десяти и мальчик лет семи. Старший мальчик, спортивного телосложения, по-взрослому постриженный, с берцами большего размера, чем у грузной женщины, был заметно взволнован.

– Отлично, – говорил ему активист. – Место ты подходящее нашёл. И тут – н-на тебе! – он звонко шлёпнул по одной ладони тыльной стороною другой. – Ливень! Стеной! Дрова моментально сыреют! А надо костёр разводить. А спичка всего одна. А бумаги сухой нет.

Мальчик хотел было сказать: «береста», но активист, опередив его, как бы отмёл этот вариант рукой и сразу добавил очередное условие:

– А берёз в лесу нет. Бобры всё съели, сволочи зубастые.

Все засмеялись, кроме старшего мальчика.

– Оргстекло? – попробовал он предположить, подняв глаза на активиста.

Активист с азартом отмёл и этот вариант:

– Сжёг на прошлой стоянке!

– Дядя Женя, – пожаловался мальчик, подняв плечи и разведя руками, – вы так будете про все мои варианты говорить, пока я ваш не скажу!

– Ну, если тебя эти правила не устраивают, то игра закончена. Победила дружба.

С этими словами он протянул мальчику руку для пожатия. Но дети, и мальчик в том числе, стали убирать его руку; дядю Женю уговаривали продолжить игру и сообщить ответ на последний вопрос.

– Всё очень просто, – сказал дядя Женя и, выдержав паузу, отрывисто произнёс: – Лапник. Ель, сосна – не важно. В хвое содержатся эфирные масла, которые загорятся при любом дожде.

Грузная женщина, которая до этого сидела, упершись локтями в колени, выпрямила спину, уклоняясь от дыма.

– Дальше! Дальше! – требовали дети.

– А дальше – последнее.

– Нууууу! – разочарованно протянули дети.

– Зато самое страшное! На тебя из дремучей чащи выходит – медведь! Сразу говорю: убить ты его без ружья не сможешь. Да и с ружьём, я думаю, тоже. Цель одна: спасти свою жизнь. Как?

– Застыть на месте? – предположил семилетний мальчик.

– Это ж тебе не собака, – поспешил опровергнуть двенадцатилетний, видимо не надеясь найти правильный ответ и пытаясь хоть этим солидным опровержением набрать какие-то очки в глазах дяди Жени.

– Забраться на дерево! – сказала девочка.

– Ага, – снова заторопился старший мальчик, уже, кажется, желая незаметно перейти в дяди-Женину команду. – А он, думаешь, за тобой не полезет?

– Петь, – отрубил вдруг дядя Женя, и наступило то молчание, на которое он, несомненно, и рассчитывал. – Чтобы медведь убежал, нужно просто – петь – песню.

– А какую? – спросил маленький мальчик.

Миша, который почему-то весь покрылся холодным потом, наблюдая за этой игрой, дрожащим тихим голосом пропел:

– До свида-а-нья, наш ла-асковый ми-и-ша…

Вслед за этим наступило такое полное и жуткое молчанье, о котором активист не мог и мечтать. В этом молчанье вжавшаяся в него женщина вдруг спокойно и чисто допела припев песни:

– Возвраща-а-йся в свой ска-а-зочный лес…

Мгновение спустя активист уже стоял на ногах с огромной горящей дубиной в руках. Он сделал два-три стремительных шага в направлении того места, откуда изошёл неизвестный голос, – в направлении Миши, – и рубанул дубиной по веткам.

Сотни мелких углей посыпались Мише на лицо и на голову, волосы его затрещали. Он заревел, как зверь, и побежал от шатра, не видя дороги.

– Фак ю-у-у, чува-а-а-ак! Сдо-о-охни! Я смотрю на звё-о-о-о-о-зды-ы! – блаженно проорал в небо ценитель сухого молодого испанского вина, как будто он мог видеть Мишу в эту секунду.

Отпечатки искр на сетчатках Мишиных глаз долго мешали ему видеть дорогу. Когда зрение, наконец, прояснилось, он обнаружил, что идёт вдоль воды. Луна освещала приятно обтоптанные рыбацкие стоянки – с замусоренными кострищами, с рогатинами для удочек, с бутылками из-под водки и пива, с консервными банками из-под червяков. Всё говорило о хорошей, простой жизни человека.

Миша вспомнил о шофёре, и почему-то ощутил при мысли о нём короткий прилив счастья. Он посмотрел вправо и вверх, в сторону автобуса, но автобуса не увидел: вид отсюда не был, вопреки его ожиданиям, зеркальным отображением вида оттуда; заросли прибрежных ив, холмы и ночная темнота мешали разглядеть автобус.

Тут Миша услышал впереди себя человеческие голоса и бездумно нырнул в шаровидный ракитник, произраставший слева от прибрежной тропинки. В этом действии сказался не страх, а скорее какая-то отчаянная игра.

Теперь он лежал на мягком и сыром, чувствуя, как вся его одежда пропитывается влажной грязью. Голова его находилась совсем немного выше уровня реки, и широкая Ока виделась ему узкой, ртутно-блестящей полоской.

– Давай здесь, – услышал он голос Олега и сразу увидел фигуры брата и Лены.

На том месте, где они остановились, луна почему-то освещала лишь светлые предметы. То, что было тёмным, виделось лишь постольку, поскольку было темнее всего остального. Показалось большое заголённое Ленино бедро. Лена опёрлась о лодку, которая качнулась, видимо погружённая большей своей частью в воду. Брат подошёл сзади, и маленький участок его оголённого тела тоже засветлел от луны. Он долго пытался соединить своё светлое со светлым Лены, но это не получалось; то и дело возникал чёрный проём, который стал раздражать Мишу.