Святой Алексей, человек Божий - [4]

– Аминь! – воскликнул Евфимиан.

Гости в скором времени разошлись. Евфимиан остался один. Познакомимся с ним поближе. Мы уже знаем, что Евфимиан был богат и знатен, но не в богатстве и знатности он находил себе утешение, а в широкой благотворительности, по возможности давая приют и помощь всем гонимым и обиженным судьбою. Сам не имея детей, он с особенной любовью заботился о сиротах, которым ежедневно устраивал три трапезы в своем доме. По вечерам, повергаясь в горячей молитве пред Всевышним, он благодарил Бога за все добро, которое сподобил его оказать своим ближним щедрый Податель всех благ за истекший день. Напротив, сердце его болело, когда что-нибудь препятствовало ему проявить вполне всю доброту свою. «Я недостоин жить на земле Бога моего, если не буду заботиться о своих ближних», – говорил он в такие дни. Удаляясь от всякого участия в общественных делах и замыкаясь все более и более в тесном кругу частной жизни, строгий постник, он жил среди роскошной столицы скорее как отшельник, чем как знатный и богатый вельможа. Посещение храма Божия, углубление в тайны Писания, беседы с людьми высокой духовной жизни, частая и горячая молитва – вот его обычные занятия.

Во всех его трудах самой верной помощницей ему была его супруга Аглаида. Это была женщина ангельской доброты и кротости. Безмятежный мир и согласие царствовали в доме Евфимиана. Ровно, без треволнений протекала их семейная жизнь, незаметно приближались оба к преклонному возрасту. Обширный дом их не оглашался звонкими голосами играющих детей, их сердце не согревалось родительской любовью и нежностью. «С какой радостью, – часто думала Аглаида, – я променяла бы все свои богатства на счастье быть матерью! Чего бы ни отдала за чистую улыбку родного дитяти! С каким восторгом целовала бы детские ручки и головку! Какой заботливостью я окружила бы его колыбель! Как наслаждалась бы его дыханием! Господи, пошли мне, недостойной, это счастье, не лиши меня этой сладчайшей отрады жизни!..»

И вот Господь услышал эту горячую молитву, даровал Евфимиану сына, названного Алексеем. Кто может изобразить чувства радости и теплой благодарности Богу, которые теперь наполняли сердца счастливых родителей! Нечего и говорить, что Алексей с самой колыбели сделался предметом величайшей заботливости отца и матери.

Глава 3

Присмотримся поближе к тому обществу, среди которого должен был расти и воспитываться юный Алексей. Каково было нравственное состояние римского общества во второй половине IV века?

По словам одного знаменитого историка той эпохи, в Риме и Италии господствовала непомерная роскошь, не та общественная роскошь, которая идет рука об руку с искусствами и покрывает мрамором и золотом памятники своего отечества, чтобы сделать его еще более дорогим и достойным почтения, – нет, господствовала частная роскошь, неразлучная спутница каприза и дурного вкуса, происходившая от нравственной порчи и проявлявшаяся в унижении искусства. Под влиянием такой роскоши изящество форм сменяется излишеством украшений, величие – богатством. Такая роскошь вместе с восточной изнеженностью прокрадывалась в Рим еще при Северах, но нравы Запада были еще настолько стойки, что не сразу подчинились ей; основание Константинополя довершило ее торжество и на Западе. Новая столица, населенная азиатскими греками, скоро победила древнюю столицу теми обычаями, которых она чуждалась еще до того времени. Христианское общество также поддалось общему течению и заразилось восточной изнеженностью.

Поэтому, чтобы изобразить с надлежащей полнотой состояние христианского общества IV столетия, необходимо познакомиться вообще с нравами, господствовавшими в ту эпоху. Прежде всего, римская чернь – она оставалась такою же, как и прежде, т. е. убивала свое праздное время в пантомимных театрах или в цирке, а ночи проводила, благодаря итальянскому климату, на скамьях тех же амфитеатров или на плитяных портиках больших домов. Труда римский народ не знал, он всегда жил тунеядцем, на счет государства, но его не удовлетворял уже один хлеб, как во времена первых императоров, он требовал порций свиного сала, масла и вина, да сверх того подачки от патронов, да еще один оригинальный доход – взятки с комедиантов, с кучеров в цирке за то, чтобы их не встречали свистками… Вот чем кормилась римская чернь, неспособная к честному труду и проигрывавшая ночью в кости то, что удалось урвать днем, – самая низкая и развратная чернь на свете, жадная, ленивая, мятежная… Эту чернь нельзя было бы даже назвать именем римского народа: она перестала носить свои латинские имена и употребляла какие-то прозвища, неизвестно откуда заимствованные. Иностранцы, провинциалы, приезжавшие в Рим, с изумлением слышали странные имена Цимессеров, Цицимбриков, Серапинов и т. п. Ко всему этому, на римских улицах, среди толпы, можно было встретить множество людей с бледными лицами, покрытыми морщинами, носивших двойные следы рабства и физического бессилия. Гракх, некогда прерванный в своей речи шумом толпы, воскликнул: «Молчать, незаконнорожденные дети Италии!» В IV веке он мог бы с большим правом воскликнуть: «Молчать, римляне, переставшие быть мужчинами!»