Святослав. Великий князь киевский - [96]

«Страстотерпица», — мелькнуло в голове Борислава.

Что же делать? Предать певца, ему доверившегося? Бросить старого Святослава, предать и его, которого любил почти сыновьей любовью? Наконец, оставить все надежды на собственный престол, что мог он получить лишь из рук великого князя?

...Страстотерпица. С ней спокойствия не будет. Но и без неё не жизнь...

Холоп подвёл коня. Борислав потоптался в надежде, что Весняна оглянется, сел в седло, пропустил вперёд телегу с певцом, потом Марию... Весняна всё так же стояла у открытой двери. Телега скрылась в темноте ночи за воротами.

Борислав разобрал поводья и с места пустил коня вскачь, ним поскакали воины и холопы. Двор опустел.

— Книжник... Книгочей проклятый... постылый... — шептала Весняна в отчаянии.

Как было бы сладко сейчас завыть по-бабьи в голос, стучаться головой о балясину, выплёскивать тоску и отчаяние в горьких словах... Весняна встала, крикнула сипловато:

   — Старый!

Старик дружинник появился как из-под земли. Она не удивилась: он был с нею с самых малых лет, пестовал, наставлял, приучал и к седлу, и к охоте, и к лёгкому копью, и даже к сабельному, от половцев перенятому бою, был привязан к ней и верен, знал её, как никто другой.

— Взял у Марии ключи?

Старый молча кивнул, показал связку.

   — Кликни Дуняшу.

Воин скрылся и вскоре вернулся с Дуняшей.

   — Будешь ключницей, — сказала Весняна.

Щёки Дуняши разгорелись, гордость сквозила в глазах.

Она молча поклонилась. Старик передал ей связку ключей — все знали, что не терпит княжна пустых слов, долгих разговоров.

   — Завтра, коли не будет дождя, на зорьке охоту поднимай, — приказала княжна старому. — Идите.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кажется, совсем немного времени прошло после возвращения Борислава с Вадимыслом и Марией в Киев. Затяжные дожди ушли на юг, наступило бабье лето.

В библиотеке заметно прибавилось книг, предназначенных для отдаривания на пиру. Одетые в телячьи переплёты, изукрашенные изографами, ждали они своего часа. Отец Паисий изредка подходил к ним, поглаживал рукой, словно прощался, и на лице его явственно читалась грусть оттого, что придётся расставаться с ними, хотя и были то краткие изборники, только бегло пересказывающие малую долю из того, что хранили в себе толстые фолианты Паисиевых сокровищ.

У переписчиков появилось свободное время, и они с усердием и любопытством принялись за повесть Вадимысла. Работа шла споро, хотя они часто прерывались, чтобы прочитать друг другу отдельные фразы из повести и обменяться впечатлениями.

Борислав почти не показывался в библиотеке, его закрутило на княжеской службе. Большой съезд князей всегда требовал долгой и умелой подготовки, которая напоминала зачастую торг на рынке, столь многими условиями обычно оговаривался приезд того или иного владетеля земли Русской на торжество. Но что поделать, если великий князь хотел видеть на своём пиру цвет Руси, приходилось раскошеливаться, быть щедрым не только на обещания, но и на пожалования и льготы.

Удельные князья хлопотали о новых волостишках. Привычно артачились новгородцы. Величались волынцы. Не ясно было с суздальцами — кого пошлёт «себя вместо» великий князь Всеволод, сын Юрия Долгорукого, тридцатипятилетний владетель огромного Владимиро-Суздальского княжества. И как поведут себя его вассалы, рязанские Глебовичи. И многое другое... Борислав должен был всё учитывать, удерживать в памяти, ему приходилось долгими часами сидеть со Святославом в его маленькой светёлке к зависти Ягубы... Великий князь всё более ценил княжича. Тот умел и сыграть на струнах человеческих слабостей, и умело подогреть тщеславие.

Скрипнула дверь в библиотеку. Паисий поднял голову. На пороге стоял чернец в глухом монашеском плаще, клобук был низко надвинут на лицо.

   — Отче!

Голос, приглушённый и тем не менее слишком высокий даже для совсем юного чернеца, показался Паисию знакомым. Он встал, засеменил к чернецу, вглядываясь и всё более внутренне пугаясь своей догадки: грубая хламида не могла скрыть, что чернец худ и строен, а руки его тонки и белы.

   — Княжна Весняна! — узнал девушку Паисий. — Ума рехнулась, в таком обличье? Увидит кто — сраму не оберёшься...

Весняна, уже не сторожась, подняла голову. На Паисия глянули страдающие, потемневшие до синевы глаза на осунувшемся лице.

   — Тсс... Чернец я, и всё. Есть здесь кто кроме тебя, отче?

   — Нет. Как же ты так, княж... чадо моё?

   — Всем двором Северским вчера приехали.

   — Так, так, разумею...

   — Ты уж не осуди, отче, надо мне Борислава повидать, и нет у меня иного пути.

Паисий взял Весняну за руку, увёл за полки, снял толстую книгу, сунул ей. Всё это торопливо, оглядываясь. Прошептал:

   — Запомни: ты пришёл из дальнего монастыря, книгу принёс возвратить, а другую, что у княжича, забрать... Я сейчас, одна нога здесь, другая там... Ох ты, Господи, Боже ж ты мой, что же делается... — Он заглянул Веснине в лицо: — Не от доброй жизни, чадо моё?

Весняна отвернулась. Послышались голоса, в библиотеку вернулись монахи-переписчики.

Паисий нагнулся, глянул между фолиантами. Пантелей и Карп несли книги. Остафий шёл праздным.

   — Тсс, — сделал Паисий знак княжне.