«Ей Чавалы! – кричалъ онъ, – послушайте, послушайте», – но никто не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманiя. Наконецъ кое-какъ онъ успѣлъ добиться того, что его выслушали.
«Мака не придетъ? – сказалъ онъ, – такъ вы такъ и скажите». —
«Повѣрьте моей чести, – сказалъ дирижеръ: – С[тешка] споетъ не хуже ея; а ужъ какъ поетъ «Ночку», такъ противъ нея нѣтъ другой Цыганки, вся манера Танюши, вѣдь изволите всѣхъ нашихъ знать, – прибавилъ онъ, зная, что этимъ льститъ ему. – Извольте ее послушать».
Цыганки, въ нѣсколько голосовъ обратясь къ Г[енералу], говорили то же самое.
«Ну ладно, ладно, габаньте».
«Какую прикажете?» – сказалъ д[ирижеръ], становясь съ гитарой въ рукахъ передъ полукругомъ усѣвшихся Цыганъ.
«По порядку, разумеется, «Слышишь».
Цыганъ подкинулъ ногой гитару, взялъ аккордъ, и хоръ дружно и плавно затянулъ «Вѣдь ли да какъ ты слы-ы-шишь....»
«Стой, стой! – закричалъ Генералъ: – еще не все въ порядкѣ, – выпьемте».
Г[оспо]да всѣ выпили по стакану гадкаго теплаго шампанскаго. Генералъ подошелъ къ Цыганамъ, вѣлѣлъ встать одной изъ нихъ, бывшей хорошенькой еще во время его молодости, Любашѣ, сѣлъ на ея мѣсто и посадилъ къ себѣ на колѣни. Хоръ снова затянулъ «Слышишь». Сначала плавно, потомъ живѣе и живѣе и наконецъ такъ, какъ поютъ Ц[ыгане] свои пѣсни, т. е. съ необыкновенной энергiей и неподражаемымъ искуствомъ. Хоръ замолкъ вдругъ неожиданно. Снова первоначальной акордъ, и тотъ же мотивъ повторяется нѣжнымъ сладкимъ звучнымъ голоскомъ съ необыкновенно оригинальными украшенiями и интонацiями, и голосокъ точно также становится все сильнѣе и энергичнѣе и, наконецъ, передаетъ свой мотивъ совершенно незамѣтно въ дружно подхватывающiй хоръ. —
Было время, когда на Руси ни одной музыки не любили больше Цыганской; когда Цыгане пѣли русскiя стар[инныя] хорошiя пѣсни: «Не одна», «Слышишь», «Молодость», «Прости» и т. д. и когда любить слушать Цыганъ и предпочитать ихъ Итальянцамъ не казалось страннымъ. Теперь Цыгане для публики, которая сбирается въ пасажѣ, поютъ водевильные куплеты, «Двѣ дѣвицы», «Ваньку и Таньку» и т. д. Любить Ц[ыганскую] музыку, можетъ быть, даже называть ихъ пѣнiе музыкой покажется смѣшнымъ. А жалко, что эта музыка такъ упала. Ц[ыганская] м[узыка] была у насъ въ Россiи единственнымъ переходомъ отъ музыки народной къ музыкѣ ученой. Отчего въ Италiи каждый Лазарони понимаетъ арiю Доницети и Россини и наслаждается ею, а у насъ въ «Оскольдовой М[огилѣ]» и «Жизни за Царя» купецъ, мѣщанинъ и т. п. любуются только Декорацiями? Я не говорю уже о ит[альянской] м[узыкѣ], которой не сочуствуетъ и 1/100 Русскихъ абонеровъ, а выбралъ такъ называемыя народныя оперы. Тогда какъ каждый Русской будетъ сочувствовать ц[ыганской] п[ѣснѣ], потому что корень ея народный. Но мнѣ скажутъ, что это музыка неправильная. Никто не обязанъ мнѣ вѣрить; но я скажу то, что самъ испыталъ, и тѣ, которые любятъ ц[ыганскую] м[узыку], повѣрятъ мнѣ, а тѣ, которые захотятъ испытать, тоже убѣдятся. Было время, когда я любилъ вмѣстѣ и Ц[ыганскую] и Н[ѣмецкую] м[узыку] и занимался ими. Одинъ очень хорошiй музыкантъ, мой прiятель, Нѣмецъ по музыкальному направленiю и по происхожденiю, спорилъ всегда со мной, что въ Ц[ыганскомъ] хорѣ есть непростительныя музыкальныя неправильности и хотѣлъ (онъ находилъ, какъ и всѣ, соло превосходными)152 доказать мнѣ это. Я писалъ порядочно, онъ очень хорошо. Мы заставили пропѣть одну пѣсню разъ 10 и записывали оба каждый голосъ. Когда мы сличили обѣ партитуры, дѣйствительно, мы нашли ходы квинтами; но я все не сдавался и отвѣчалъ, что мы могли записать правильно самые звуки, но не могли уловить настоящаго темпа, и что ходъ квинтами, на который онъ мнѣ указывалъ, былъ ничто иное, какъ подражанiе въ квинтѣ, что-то въ родѣ фуги, очень удачно проведенной. Мы еще разъ стали писать, и Р. совершенно убѣдился въ томъ, что я говорилъ. Надо замѣтить, что всякiй разъ, какъ <мы писали> выходило новое, движенiе гармонiи было тоже, но иногда акордъ быль полнѣе, иногда вмѣсто одной ноты было повторенiе предъидущаго мотива – подражанiе. Заставить-же пѣть отдѣльно каждаго свою партiю было невозможно, они всѣ пѣли первый голосъ. Когда-же начинался хоръ, каждый импровизировалъ. —
Да извинятъ меня читатели, которые не интересуются Цыганами [за] это отступленiе; я чувствовалъ, что оно неумѣстно; но любовь къ этой оригинальной, но народной музыкѣ, всегда доставлявшей мнѣ столько наслажденiя, преодолѣла. —
Во время перваго куплета Генералъ слушалъ внимательно, иногда улыбался и жмурилъ глаза, иногда хмурился и неодобрительно качалъ головой, потомъ пересталъ слушать и занялся разговоромъ съ Любашей, которая то показывая свои бѣлые, какъ перлы, зубы, улыбаясь, отвѣчала ему, то подтягивала хору своимъ громкимъ альтомъ, строго поглядывая направо и налѣво на Цыганокъ и дѣлая имъ разные жесты руками, Гвардеецъ подсѣлъ къ хорошенькой Стешѣ и, обращаясь къ Н. Н., безпрестанно говоритъ: Charmant, délicieux!153 или подтягиваетъ ей не совсѣмъ удачно, что, какъ замѣтно, заставляетъ перешептываться Цыганокъ и не нравится имъ, одна даже трогаетъ его за руку и говоритъ: позвольте, баринъ. Н. Н. съ ногами залезъ на диванчи[къ], объ чемъ то шепчется съ хорошенькой плясуньей Малашкой. Al[exandre], разстегнувъ жилетъ, стоитъ передъ хоромъ и, какъ видно, съ наслажденiемъ слушаетъ. Онъ замѣчаетъ тоже, что молоденькiя Цыганки посматриваютъ на него и, улыбаясь, перешептываются, и онъ знаетъ, что онѣ не смѣются, а любуются имъ, онъ чувствуешь, что онъ очень хорошенькiй мальчикъ. Но вдругъ генералъ поднимается и говоришь Н. Н.: Non, cela ne va pas sans Машка, ce choeur ne vaut rien, n’est ce pas?
