Святая тьма - [57]

В погребке раздались аплодисменты. Кто-то откашлялся, и подземелье наполнилось голосом правительственного комиссара Киприана Светковича. Учитель едва сдерживал смех, поняв, что глава города попался на удочку и декламирует стишки.

. .

лишь услышав, что в ворота

входит…….. … кто-то,

так сердит, неузнаваем,

страшным…… лаем

а один мальчишка скверный

подразнить любил собаку

на цепи……

Эти стишки Яну были известны еще по старой отцовской хрестоматии. Отец так же нараспев, как и комиссар, читал их, когда Ян был еще ребенком. Учитель про себя вторил басу комиссара:

Злится, лает старый Бобик

и однажды, в страшной злобе,

цепь от будки оторвал

и на мальчика напал.

Яну вспомнилось детство. До сих пор в ушах его стоял рев братишек и сестренок, заливавшихся слезами, когда отец читал последние строчки:

Печально колокол стонет,

мама сына хоронит!..

Мать каждый раз ругала отца: "Неужели нет у тебя для детей других стихов? Зачем ты заставляешь их плакать!"

В погребке хлопали в ладоши, шумели, слышался звон стаканов. "Надо выпить на брудершафт!" — выкрикнул кто-то. Новые аплодисменты, возгласы, снова звон стаканов.

Но вот послышался голос директора средней школы Андрея Чавары — гардисту тоже захотелось почитать стихи. У Яна внезапно сжалось сердце: что если дойдет очередь до Цильки? Она знала наизусть множество стихов, и Ян всегда гордился ее талантом. Но сегодня при одной мысли, что эти гнусные козлы будут говорить его жене "ты" и дело не обойдется без поцелуев и тостов, пот выступил у него на лбу, залил глаза и шею.

Теперь уж он решил попасть в погребок, чего бы это ему ни стоило. Но наверху неожиданно раздался чей-то крик. Гардисты выталкивали из давильни какого-то мальчугана, который ни за что не хотел уходить.

— Пустите меня! — кричал он.

Ян узнал голос Тонько, и у него мороз пробежал по коже. Было около полуночи, а в это время мальчик всегда уже спит. Учитель поднялся со ступеньки и, хватаясь за осклизлые стены, вскарабкался наверх.

— Убирайся вон! — кричал Игнац Ременар, выталкивая мальчика.

— Да ведь меня мама послала, — с плачем настаивал Тонько.

Ян Иванчик лез из погреба по-собачьи, на четвереньках. Когда его голова достигла уровня пола, он отчаянно крикнул:

— Что случилось, Тонько?!

Гардист, увидев учителя, тут же отпустил мальчика, и тот моментально скрылся в люке, успев лишь крикнуть:

— Маленькая Анулька плачет!

— Тащи сюда вина! — приказал младший сержант своему подчиненному. Когда Ременар вышел, Кнехт обратился к Иванчику: — Ну как, были вы в погребке, пан учитель?

— У меня сломалась палка…

Кнехт подошел к давильному чану и вытащил из него дубинку, которой давят виноград.

— Подойдет? — спросил он, бросая ее Иванчику.

Учитель отпустил крышку люка, за которую держался, и, протянув руки, поймал дубинку. Потом с ее помощью добрался до середины комнаты и присел отдохнуть. "Наверное, она просто голодна", — подумал он о дочке и успокоился. А что Тонько прибежал за Цилькой, так это даже к лучшему. И он радостно улыбнулся: теперь Цилька в погребке не останется, а увидит его здесь и решит, что он тоже прибежал за ней из-за Анульки.

Наконец-то они будут вместе! Вместе пойдут в свой дом!

Цилька выскочила из погребка насмерть перепуганная. По лестнице она бежала бегом и теперь с трудом переводила дух. Тонько с книжками появился следом за ней.

— И ты, Янко, тоже пришел за мной? — спросила она, глядя почему-то не столько на мужа, сколько на дубинку в его руках. — Где это ты так перепачкался?

Под виноградной аркой они взялись за руки и вышли со двора на улицу. До самой Костельной супруги шли молча, думая каждый о своем. А ведь раньше за это время они успели бы уже раза три поцеловаться.

— Побежали, Янко! — вдруг предложила Цилька.

Они было пустились бежать, но Ян тут же остановился — нога болела невыносимо. Он отпустил руку жены. Однако Цилька не остановилась.

— Неужели ты меня не подождешь? — простонал он.

— Мне надо спешить! — крикнула Цилька.

— Вот ты какая!

— Не мучь меня, Янко! — И она припустилась еще быстрее.

В темноте под каштанами, стоявшими вдоль высокой каменной стены нового кладбища, громко и странно стучали ее деревянные каблучки. Ян до крови прикусил губу. У него на глаза навернулись слезы.

И

Над крышами и кронами деревьев висела безлунная, сверкающая звездами летняя ночь. Но внизу, под каштанами, словно в туннеле, лежала густая тьма.

— Тонько, не убегай, подожди меня! — послышался откуда-то издалека голос Цильки.

Учителя охватила злость на жену: неужели она не могла подождать его — своего мужа!.. Нет, если б она любила его по-настоящему, то не бросила бы! И в городской погребок не пошла бы! Могла бы сослаться на ребенка… Или на мужа… Ведь он только сегодня вернулся из больницы! Но какой уж тут муж — теперь все ее мысли о ребенке: то он плачет, то хочет есть, то никак его не успокоишь… "Ну что тут будешь делать, — подумал Ян, — нога не сгибается и ноет, жена бросила прямо на улице. Невеселая жизнь". Чтобы отвести душу, он изо всех сил ударил дубинкой по каштану.

Ян проковылял уже порядочное расстояние по темной улице, но у дома Бонавентуры Клчованицкого ему пришлось спрятаться за дерево: по мосту над Рачьим ручьем кого-то с руганью волокли, награждая затрещинами.