Святая тьма - [45]
Женщины аплодировали и поднимались со стульев. Только теперь Ян увидел, сколько их набилось в этот зал. Ему даже стало страшновато — ведь он был здесь единственный мужчина, если не считать двух священников. Пока правоверные католички пели гимн, Ян с некоторым злорадством размышлял о том, во что превратятся несчастные Дубники, если все эти женщины станут жить в соответствии со "святыми словами" каноника Корнхубера.
Каждой из них, даже монашке в белом чепце, аист ежегодно будет приносить младенца… В Дубинках за год народится триста-четыреста детей, три-четыре тысячи за десять лет, шесть-восемь — за двадцать!.. А у Цецилии Иванчиковой, кроме Анульки, будет двадцать детей — то есть всего на три меньше, чем у мамаши святой Екатерины Сиенской!.. Больше Ян ничего придумать не успел, потому что гимн допели и около него уже стояла Цилька.
— Ведь ты обещал, что будешь слушать тихонько, — зашептала она, — а сам выкрикнул "аминь"… Пан патер тебе даже пальцем погрозил, ты видел? Мне было так совестно…
— Ничего не поделаешь, дорогая, пан каноник заразил меня своим энтузиазмом.
— Ну что мне с тобой, грешником, делать? — смягчилась Цилька.
— А ты не знаешь? Любить! — Ян нежно сжал руку жены.
Со склонов холмов, оттуда, где раскинулись виноградники, тихий ветерок доносил аромат цветущей лозы и, взметая невидимыми крыльями, развеивал его по дубницким улицам. Был чудесный летний вечер.
Городской полицейский, он же глашатай, Шимон Кнехт в новом мундире гардистского младшего сержанта стоял с барабаном на животе у холерного столба с изображением святой Троицы. Он был еще не так пьян, как ему полагалось по воскресеньям и праздникам, и сравнительно твердо держался на ногах. Чтобы привлечь внимание женщин, выходивших из спортивного зала, он изо всех сил забил в барабан и пропитым голосом матерого полицейского принялся выкрикивать:
— Уважаемая публика как мужского, так и женского пола! Из Братиславы приехали поэты, которые пишут книжки, во главе со своим шефом-председателем!.. Приехали Аугустин Холкович, Роберт Оковиткович, Ян Доминикович и с ними еще то ли пять, то ли шесть человек. В восемь вечера в кинотеатре "Гардист" будет такое, чего в Дубниках еще не бывало… А кто имеет дома книги этих поэтов, пускай принесут их для подписи, а у кого таких книжек нет, те смогут послушать хорошие стишки просто так!.. А пан директор средней школы приглашает всех учеников! А пан правительственный комиссар города требует, чтобы граждане активно участвовали… Вот и все! На страж!
Супруги Иванчиковы остановились на широкой каменной лестнице перед входом в спортивный зал и выслушали сообщение о прибытии поэтов.
— Уж туда-то я ни ногой! — заявил Ян.
— Почему? — огорчилась Цилька.
Она и сама писала стихи. Каллиграфическим почерком переписывала их в большую тетрадь и все не могла решиться послать в какой-нибудь литературный журнал или в воскресное приложение к газете. Сколько лет мечтала Цилька увидеть и послушать настоящих живых поэтов — и вдруг муж не хочет идти! Она стала просить его так нежно, как только могла:
— Ну пойдем, Янко! Ну, Яничко!
— Цилька! — Яну показалось, будто что-то сдавило ему грудь. — Ведь мы же два месяца не виделись!.. Ты мне даже не успела еще ничего рассказать. Сначала процессия… Потом обед… Потом нам велели рожать детей…
— Не говори пошлостей!
— Извини, пожалуйста, я только повторяю то, что сказал пан каноник.
Ян Иванчик пошел бы за женой хоть на край света, но слушать поэтов… Еще в детстве ему всегда хотелось понять, зачем люди пишут стихи, если между собой они никогда не говорят в рифму… А в последнее время все словацкие поэты слагали такие стихи, Которые, по его мнению, ни один нормальный человек понять не сможет, как бы ни старался. Конечно, стыдно ему, учителю, не понимать стихов, но что поделаешь… Он просматривал модный "Горизонт", тупую "Культуру", весьма своеобразные "Ведомости" и даже женскую "Весну" и каждый раз, увидев там заумные стихи, спрашивал у жены, которую он считал специалистом в этом деле: "Послушай, Цилька, тебе это понятно?" Она, пробежав глазами три-четыре строчки, всегда отвечала: "Конечно! Здесь же все ясно!" Когда же он упрекал ее в притворстве, Цилька защищалась: "Стихи не обязательно понимать — их надо чувствовать!" Очень может быть, но Ян никак не мог "почувствовать" новейшую словацкую поэзию. А Цилька не могла его этому научить, и ему было жаль ее тщетных стараний. В конце концов Ян пришел к выводу, что усвоение модернистской словацкой поэзии — непосильное занятие для людей определенного толка, то есть для тех, кто в студенческие годы отдавал предпочтение математике и физике и греховно запускал грамматику и литературу.
Сейчас в моде были три словацких поэта: профессор Аугустин Холко, монах Роберт Аквавита и редактор Ян Доминик. Каждый из них строчил не покладая рук и выпускал ежегодно не меньше двух сборников! Литературные критики утверждали, что эти трубадуры словацкой поэзии должны быть примером для всех словацких поэтов. Правда, те же критики отмечали, что "ничего нового они не придумали, ибо все их поэтические приемы иностранные поэты уже давно отбросили как старье и ненужный хлам". Но, по мнению таких любителей поэзии, как Цилька, поэтический талант у них, безусловно, был, иначе разве могли бы они так прославиться…
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.