Святая тьма - [39]

Министранты не умолкая звонили в колокольчики, а пиаристские монахи без устали окуривали дубницкого фарара, который в холодочке под балдахином буквально плавал в дыму фимиама.

По обеим сторонам балдахина горделиво вышагивали гардисты в новеньких мундирах, наподобие эсэсовских, с настоящими винтовками на плечах. На правом фланге словацких эсэсовцев шел гардистский капитан Андрей Чавара, директор средней школы, на левом фланге людацких оруженосцев — командир гардистской десятки Шимон Кнехт, городской полицейский и глашатай.

Колокола звонили, музыка играла, глотки ревели, цветы испускали аромат, солнышко припекало. И все, кто уже поднялся вверх по улице, вновь преклонили колена.

Ян Иванчик из-за больной ноги на колени опуститься не мог. Он низко поклонился, опираясь на палку, и показал священникам и гардистам свой розовый шрам со следами швов. Кровь прилила к его лицу, и тело покрылось потом. "Католическая церковь вступила в союз с фашистами. Как в Испании и Италии. А я этому союзу здесь, в Словакии, кланяюсь", — отметил он про себя со стыдом и злостью.

Священники взирали на поклон Иванчика с удовольствием, а гардисты — с удовлетворением. Но пиаристский патер, тот самый, который памятной апрельской ночью так жаждал приобщить Яна Иванчика к святым тайнам, остался недоволен. Этот Иванчик уже посмел в прошлый раз ускользнуть от него и — подумать только — остался жив.

Вдруг патер взметнул свою длань над Иванчиковой остриженной головой и злобно рявкнул:

— На колени!

Учитель быстро согнул здоровую ногу и вытянул больную назад, как это делают бегуны на старте. Он чувствовал себя в эту минуту так, будто монах стегнул его плетью по голове: палка выпала из его рук, и он не свалился только потому, что оперся руками о землю. Такого унижения он еще никогда не испытывал.

Все это происходило напротив великолепного алтаря, впервые установленного в этом году во славу божию стараниями богомольной супруги Штефана Герготта в дверях мясной лавки ее мужа. Право на эту святыню жена мясника завоевала тем, что даже во времена жестокой нехватки мяса и сала старательно снабжала ими всех святых отцов. И вот к этому святому местечку, укрытому среди зеленых липовых ветвей, завернул шелковый балдахин с министрантами, святыми отцами и гардистами.

Ян Иванчик казался сам себе собакой, получившей пинок от злого человека. Чтобы не мозолить глаза коленопреклоненному римско-католическому христианству, он поднялся и принялся энергично утирать платком вспотевший лоб. Как хотелось ему сейчас уйти отсюда, укрыться в тени старых акаций. Ученики подали ему палку и по примеру учителя тоже поднялись на ноги.

Неожиданно невдалеке грянула музыка — дубницкий духовой оркестр решил помочь верующим петь божественные песни. Восемнадцать ртов изо всех сил дули в деревянные кларнеты и медные трубы в честь дорогого отца небесного, но все восемнадцать пар веселых глаз глядели на своего столь трагически утраченного и ныне счастливо обретенного дирижера. Ведь это он, Ян Иванчик, создал в Дубинках оркестр.

Учитель вдруг махнул рукой и двинулся к оркестру. В этот момент он забыл о своем унижении, о жене, вся процессия вылетела у него из головы. Он видел лишь музыкантов и уже издали помахивал палкой, а те затрубили и запищали так громко и протяжно, что дубницкий фарар от удивления забыл поднять дароносицу.

Но вот Ян стал перед оркестром, поднял руки кверху — в одной — фуражка, в другой — палка, — музыка на секунду оборвалась, и тут же фанфары протрубили тревожный сигнал, точно такой, как в канун нового года, когда Иванчик призывал дам приглашать кавалеров на танец.

В толпе наступило приятное смятение. Оглянувшись, Ян решил, что отныне он скинул с себя бремя грехов: строгий пиаристский патер, который минуту назад немилосердно бросил его на колени, поощрительно усмехаясь, глядел на него своими елейными глазками.

Когда разопревшие от духоты дубничане и дубничанки вышли из костела и черным потоком хлынули вниз по Простредней улице, дубницкий духовой оркестр заиграл танцы, а палка учителя Яна Иванчика так и замелькала в воздухе. Наиболее энергично взлетала она, когда звучала чешская мелодия, которую музыканты исполняли, а дубничане слушали с особенной охотой, хотя многие из них и были (или притворялись) отъявленными глинковцами.

3

Прибежав из костела домой, Цилька покормила грудью маленькую Анульку, а потом села возле нее и предалась горьким размышлениям. Слезы текли у нее по щекам. Она чувствовала себя виноватой перед мужем — так унизить его на глазах у дубничан! Вильму, которая уже сварила праздничный обед и поставила на покрытый скатертью кухонный стол тарелки с приборами, раздражал плач дочери. Она и сама никак не могла дождаться мужа, обоих сыновей и своего "несчастного зятя".

— Вместо того чтобы реветь, лучше бы сбегала за ними, — сказала она дочери.

Цилька послушалась и выбежала на улицу. Перед холерным столбом она увидела мужнину палку, скачущую в воздухе. Потом оглянулась в поисках отца и младшего брата: чтобы лучше видеть, они влезли на постамент памятника, так что головы их оказались вровень с головами святой Троицы. В стороне стояли солдаты-отпускники и среди них — Винцент. Его окружали парни и подростки, на головах у которых красовались шапки с синими и красными бомбошками и кистями. Оркестр продолжал играть, и молодежь распевала во все горло: