Святая ночь - [203]
— Много, наверное, не дадут, — говорил кто-то в очереди. — Утром тут такая толпа собралась — ужас!
— Эй, черт бы вас побрал, полегче там! — сердился другой голос. — Зачем напираете?
— Тихо, тихо, ребенка раздавите!
Этим разговорам не было конца. Сперва люди рьяно бранились. Потом стали сердиться — сколько можно стоять? Они недовольно переминались с ноги на ногу. То и дело сплевывали и шумно вздыхали.
Джейни-Мери стало страшно: она возле самой стены и вдобавок все на три головы выше ее. Она почувствовала себя такой слабой, ей захотелось выбраться из очереди. Но вокруг, куда ни глянь, — плотная стена тел, а внизу — сплошь ноги, даже земли не видно. Она попробовала посмотреть наверх, но не смогла. Только через час на ступенях появился отец Бенедикт.
— Отец Бенедикт, да благословит его бог, — послышалось в очереди.
— Раз он здесь, задержки не будет.
Толпа заколыхалась, Джейни-Мери оторвали от земли, и она потеряла свое место в очереди. Теперь она оказалась за сутулым мужчиной в потасканном пальто и в подбитых гвоздями ботинках. От пальто шел дурной запах, но Джейни-Мери больше тревожило другое — его ботинки. Они неуклюже топали по мостовой совсем рядом с ее босыми ногами. Гвозди с ромбовидной шляпкой опоясывали каблуки двойным кольцом. Джейни-Мери даже наклонилась, лишь бы не терять ботинки из виду, лишь бы уберечься от них. Она не могла отвести от них глаз. «Выпустите меня», — попросила она стоявшего рядом мужчину, но, даже услышь он ее, все равно помочь ничем бы не смог. Она пыталась привлечь к себе внимание, но люди о ней позабыли и знай перемалывали то, что и так всем было известно.
— Теперь уже скоро, — говорили они, подталкивая стоявших впереди.
— Уже скоро.
Прошло немного времени — и все оживились, очередь забурлила.
— Смотрите, смотрите! — кричали они. — Принесли!
Джейни-Мери снова оказалась в воздухе. Почва снова ушла у нее из-под ног, дыхание перехватило — люди давили на нее со всех сторон. От испуга она вцепилась в воротник, усыпанный перхотью, и захныкала. Сквозь водоворот рук и плеч она увидела отца Бенедикта, его мощный торс возвышался над сдавившей ее толпой. Она звала его, но он не услышал.
— Тут же ребенок, — кто-то наконец заметил ее. — Хватит напирать, черт подери, ребенка раздавите.
Какой-то мужчина хотел поддержать ее, но толпа неожиданно увлекла его в другую сторону. Его рука хватала воздух где-то слева от нее. Толпа раздалась, и Джейни-Мери соскользнула вниз.
— Отец Бенедикт! — еле слышно позвала она. — Отец Бенедикт!
Тут мужчина впереди споткнулся, и подбитые гвоздями ботинки обрушились прямо ей на ноги.
Джейни-Мери пришла в себя в монастырской приемной — она лежала на диване. Над ней склонился отец Бенедикт и один из послушников. Кто-то укрыл ее пледом. У противоположной стены уютно светился электрический камни, над ним в золоченой раме висело изображение сердца Христова. Ноги онемели, были какие-то тяжелые, и картина плыла перед глазами. Зато в приемной тепло и не надо рыскать по улицам. Тут она вспомнила о хлебе, о словах матери. Джейни-Мери дернулась, хотела что-то сказать, но не услышала собственного голоса — так шумело в ушах. Послушник повернулся к отцу Бенедикту.
— Вы вовремя поспели, — сказал он. — С ней что-нибудь серьезное?
— Только ноги, — ответил отец Бенедикт дрогнувшим голосом. — Видите — следы гвоздей…
Никос Казандзакис
ЧУДО
Перевод Ф. Гримберг
Что за наслаждение — критский сельский дом; словно бы прикасаешься к самой вечности: над очагом теплится светильник, высокие кувшины полны маслом и зерном, а в стенной нише — бутыль родниковой воды, заткнутая благоуханным базиликом. С потолочных балок свисают гирлянды гранатов и айвы, целые венки целебных и ароматных трав — тмин, розмарин… Делаешь три-четыре шага по ступенькам — и вот ты уже в комнате: высокая постель — настоящее древнее ложе, над постелью — святые иконы, озаренные лампадкой. Жилище с первого взгляда кажется почти пустым, и все же здесь есть все, что нужно человеку.
А что за день! Воистину божья благодать — погожая светло-солнечная осень. Мы устроились в садике прямо перед домом в тени масличного деревца, сплошь усыпанного плодами. Сквозь серебристые листья искрится далекое спокойное море. Высоко над нами проплывают облака, то скрывая солнце, то вновь открывая его нам; небо словно вздыхает — то радостно, то грустно.
На другом конце сада в небольшом хлеву оглушительно визжит от боли оскопленный поросенок; дверь дома отворена, и соблазнительный запах жаренных на углях поросячьих яичек щекочет наши ноздри.
Мы беседуем о знакомом и вечном: о посевах, виноградниках, дождях. Нам приходится говорить очень громко: староста плохо слышит. Сам старик Анагностис говорит уверенно, спокойно; жизнь его — словно бытие дерева в уединенной долине. Родился, вырос, женился, народил детей, дождался в свой черед и внуков, одни умирали, зато другие живут и крепнут — не пропасть старинному роду.
