Святая Лизистрата - [32]

Но он его не делал. Она даже говорила об этом с матерью. И обе они совещались с аббатом Ведрином. Аббат считал, что надо что-то предпринять и что похороны Жана дают для этого великолепный повод. И вот Лаказы выписали из Бордо дорогой венок из искусственных цветов — он стоил свыше двадцати тысяч франков — с двойной надписью: «Нашему дорогому сыну. Нашему любимому брату». Идея возложить отдельный венок от имени Мадлен была отвергнута, как слишком прозрачный намек. В последнюю минуту решили, что «дорогому сыну» тоже несколько надуманно. Лучше написать просто «нашему дорогому», что больше соответствовало истинному положению вещей. Поскольку венок прислали очень поздно, накануне похорон, Катрин поручили зайти в цветочный магазин и попросить пораньше утром изменить надпись.

И вот Мадлен, которой бессонница не давала заснуть, всю ночь промучилась, думая о том, что будет, если Катрин по забывчивости не выполнила поручения. И как только первый луч рассвета проник под ставни — это было, должно быть, в четыре часа, — она поднялась и направилась на первый этаж, в бывшую комнату няни, где жила Катрин, с тех пор как ее сестра вернулась в дом.

Дойдя до конца коридора, Мадлен увидела свет под дверью комнаты сестры; в эту минуту дверь отворилась и на пороге в халате появилась сама Катрин. Она пересекла коридор и открыла дверь черного хода. Тут по ее знаку из комнаты вышел мужчина. И когда он, нагнувшись, поцеловал ее на прощанье, Мадлен увидела, что это сын Эрнандеса.

Катрин тщательно закрыла за ним дверь и нажала кнопку выключателя, коридор залил яркий свет.

— Я тебя видела, — спокойно сказала она. — Ты хочешь мне что-то сказать?

— Катрин! Как ты можешь…

Голос Мадлен оборвался, она истерически всхлипнула.

— Что могу? Иметь любовника? Но у тебя ведь тоже есть любовник, не так ли? И позволь мне считать, что мой поимпозантнее доктора Лапутжа.

— Не в этом дело…

— А в чем же? Или ты полагаешь, что рабочий не достоин мадемуазель Лаказ? Извини, дорогая, но, когда я занимаюсь любовью, я не думаю о достоинстве.

— Да нет, Катрин, не то… Видишь ли… Ах, право, не знаю…

И она заплакала. Сестра втолкнула ее в комнату.

— Зайди сюда. Садись. И потом — брось хныкать. Ты становишься такой страшной, хуже не придумаешь. Хочешь сигарету?

Мадлен понемногу успокоилась.

— Ах, Катрин… я хотела сказать… даже если… Словом, сегодня… ты не должна была…

— Почему сегодня? Потому что хоронят Жана? Но Жану-то что от того, что я сплю с сыном Эрнандеса? Он лежит в своем гробу и уже никогда из него не выйдет. К тому же он сам во всем виноват. Если бы он захотел, то не Хосе, а он был бы сегодня в моей постели. А в ней, поверь, теплее, чем в гробу.

— Замолчи!

— Почему же я должна молчать? Тебя это удивило. Вот я и объясняю.

— Но Жан — ты же любила его…

— Да, любила, и он любил меня. Только началась эта грязная война в Индокитае. Если бы Жан согласился подать в отставку или уехать в какой-нибудь медвежий угол, я бы тут же вышла за него замуж. Но роль жены солдата не для меня. Годами жить одной и ждать, пока он приедет в отпуск ровно на столько, чтобы успеть сделать ребенка, а потом участвовать в качестве безутешной вдовы в комедии вроде той, какая будет разыграна сегодня в церкви? Нет, нет и нет. Я сказала это Жану. Я сказала ему: я или война. Но у него не хватило духу стать трусом. Он предпочел быть образцовым солдатом. Вот и лежит теперь в гробу со всей своей честью и доблестью…

Голос ее прервался. Она погасила окурок в пепельнице и закрыла лицо руками. Мадлен была потрясена.

— Ну а когда его ранили?.. Когда он вернулся из госпиталя…

— Когда он вернулся, он повел себя так же, как ты.

— То есть?

— Решил устроить мне сюрприз, но сюрприз устроила ему я. Помнишь, в тот день, когда он вернулся, папа, мама и ты были в Бордо. Прислуга была отпущена. Я одна сидела дома. Он явился без предупреждения. Прошел садом и поднялся прямо ко мне в комнату, в ту самую, где живешь сейчас ты… вот и все.

— Что все?

— Он застал меня с мужчиной.

— С сыном Эрнандеса?

— Нет… с Фоссадом.

Мадлен вскочила, как ужаленная.

— С Фоссадом! Ты с ума сошла!

— Что поделаешь. Хосе в ту пору был слишком юн. Приходилось довольствоваться тем, что имелось.

— Но Фоссад…

— Наш роман был очень недолговечен. Он, бедняжка, боялся до смерти. Если бы я сама не проявила инициативы… Но как любовник он лучше, чем кажется. Я встречала и не таких.

— Ты хочешь сказать, что у тебя были и другие любовники?

— В общем да… О, можешь не беспокоиться, я не устроила здесь дома свиданий. Хотя это могло бы улучшить материальное положение нашего семейства. У нас есть все данные открыть дело.

— Да замолчи ты!

— Почему? Из мамы вышла бы отличная хозяйка заведения. У нее для этого вполне подходящая внешность.

— Ты омерзительна!

— Да и у тебя было бы немало клиентов. Есть ведь любители жирненьких.

— Я не желаю больше слушать подобные гадости!

— Я тебя шокирую? А как же Лапутж, которого ты содержишь? И как, по-твоему, можно назвать твое поведение с Анри?

— Я ухожу.

Уже в коридоре она услышала резкий голос Катрин, кричавшей ей вслед:

— Если у тебя всего один клиент, это еще не значит, что ты не проститутка!