Святая Лизистрата - [3]
Этот серьезный и насыщенный раздумьями роман вместе с тем по-доброму юмористичен. Впрочем, не всегда по-доброму… Юмор Эскарпи сродни раблезианской сочной шутке, возрожденческому жизнелюбию; в нем нет ничего от «черного юмора» сюрреалистов, от всеразъедающей насмешки над всем и вся; в этом смысле это юмор добрый. Пристальное внимание к эпохе, доброе внимание к людям придают повествованию теплоту, и тогда юмор Эскарпи дружелюбен и весел. Но, когда речь заходит о лапутжах, ведринах, бриу, этот юмор становится злым и желчным; когда в поле зрения автора попадают слизняки типа Фоссада, этот юмор звучит брезгливой и сострадательной насмешкой. И юмор вообще исчезает, когда писатель рассказывает об Анри Лассеге и его любви, о бессмысленно загубленной жизни его брата, Жана Лассега, или о надломленном характере Катрин Лаказ. Интонационная палитра Робера Эскарпи щедра и многокрасочна, и лишь в редких случаях художественное чутье изменяет ему. Тогда в роман вкрапливаются написанные репортерской скороговоркой куски, тогда вдруг традиционно-книжной романтичностью повеет от изображения любовной встречи… Но правда и естественность быстро берут реванш.
Можно лишь присоединиться к той высокой оценке, которую дала «Святой Лизистрате» французская прогрессивная критика. Роман Робера Эскарпи талантливо и правдиво передает атмосферу — политическую, нравственную, человеческую — современной действительности Франции. Эта действительность показана в ее движении к триумфу демократических сил. «Все это очень похоже на марксизм», — говорит в книге режиссер Мамби, имея в виду Аристофана и его «Лизистрату». «Это очень похоже на марксистскую точку зрения», — скажем и мы, имея в виду Робера Эскарпи и его «Святую Лизистрату». И добавим: это хорошая, добротная реалистическая литература.
М. Ваксмахер
Святая Лизистрата
Все встали. Тастэ — вместе со всеми; он с нарочитой медлительностью распрямил свой длинный торс, как бы желая подчеркнуть, что делает это только из вежливости и хочет, чтобы все об этом знали. Черт возьми, его не так-то уж часто можно увидеть в церкви! Его там не увидят даже на собственных похоронах. Он им покажет, этим сарразакцам, как отправляются на тот свет без отпевания и молитвы. Святоши, конечно, начнут вопить, что это скандал, но всем скопом притащатся на гражданские похороны дядюшки Тастэ, — все, даже мэр, который урезает деньги школам, зато не жалеет их для пансионата святого Иосифа, даже сенатор Ламейнери, который баллотируется от республиканцев, а голосует за чернорубашечников.
А все почему? Потому, что дядюшка Тастэ — это сила в округе. Достаточно он на своем веку воспитал учеников — будет кому донести его гроб до могилы. Когда человек сорок лет преподавал в главном городе кантона, учеников у пего уйма, чуть ли не весь мир. И это не выдумки. На пятнадцать лье вокруг — везде его ученики, они даже из Бордо, даже из Парижа приедут. Будут среди них и важные птицы.
Батюшки, вот это будет кортеж! На добрый километр растянется — от городка до кладбища. Люди всех возрастов — постарше, помоложе и совсем молодые. Не слишком веселые и не слишком грустные — просто задумчивые, погруженные в воспоминания. А во главе — дядюшка Тастэ в гробу, покачивающемся на плечах; никаких распятий, никаких кюре, никаких заупокойных молитв — один, у всех на виду, словно учитель перед классом, словно учитель, ведущий свой класс на прогулку. Предметный урок на кладбище: дети, идите прямо, не горбитесь, потому что этот старый оболтус аббат Ведрин подглядывает за нами из-за портьер пансионата святого Иосифа. Хе-хе! А он тоже — хочется ему или нет — будет присутствовать на гражданских похоронах дядюшки Тастэ. Все предусмотрено, все заранее расписано, как по нотам: кортеж выйдет с улицы Эпин, пересечет площадь, повернет перед церковью святого Жака, пройдет под самыми окнами дома священника, вступит на бульвар Освобождения и проследует вдоль всего фасада пансионата святого Иосифа. Надо же их немного развлечь, этих маленьких кюре!
Дядюшка Тастэ подавил смешок. Сосед его повернулся и с укоризной посмотрел на него. Тастэ так и перекосился, узнав бледную физиономию муниципального архивариуса Теодора Гонэ. Обычно одного вида этой церковной вши было достаточно, чтобы на весь день испортить дядюшке Тастэ настроение. Но сейчас он еще был во власти прельстительной картины собственных похорон. Помпа, с какою будет обставлена эта церемония без попов, приятно волновала его воображение. Итак, он вновь присоединился к похоронной процессии уже у кладбища. Инспектор начальных школ заканчивал свою речь над разверстой могилой. Возле гроба одно только знамя — знамя ветеранов войны, зато на букетах и венках, словно хоругви, ленты, самые разные: и от Национального профсоюза учителей, и от Лиги борьбы за светскую школу, и от Союза депутатов кантона, и от Совета учеников народной школы — словом, от всех батальонов той армии, где он, Фредерик Тастэ, директор дипломированной школы, офицер корпуса народного просвещения, прослужил всю жизнь. Но вот к могиле направился грозный Пупар, председатель Департаментского комитета содействия светскому обучению. Ну и речь же будет сейчас! Тастэ, лежа в гробу, облизнулся.
