Святая Лизистрата - [12]

Архивариуса он нагнал у входа в башню Эскюде.

— Послушайте, Гонэ, вам надо зайти к господину Кошу, директору старших… то есть общеобразовательного коллежа. Он хочет поучить латыни своего сынка. Соблаговолите оказать ему эту услугу.

— Конечно, господин первый заместитель… но осмелюсь возразить… я чрезвычайно занят…

— Это распоряжение господина мэра.

Властный тон, какой умел порой выжимать из себя Фоссад, неизбежно повергал Гонэ в панику. Он пробормотал извинение и исчез за дубовой дверью. С сжимающимся от волнения сердцем взбежал он по лестнице и перевел дух, лишь когда очутился у себя в комнате, среди своих книг и, сев за рабочий стол, положил руку на пожелтевшую тетрадь из пергамента, появление которой с недавних пор придало новый смысл его существованию.

Вот уже двадцать пять дней, как Лизистрата вошла в его жизнь. Неужели он мог так долго хранить эту волнующую тайну?.. И откуда у него взялась вдруг смелость доверить ее наконец другому?.. Даже на исповеди он лишь туманно намекнул на свою находку, что никак не могло возбудить любопытство или дать ключ к разгадке. Если бы не неожиданный приезд аббата Лассега…

Гонэ всегда искренне восхищался Жаном Лассегом. Когда он был еще юношей, молодой офицер, заходивший к дядюшке Гонэ иногда во время отпуска, являлся для него единственным связующим звеном между миром сильных и миром слабых, единственным, но живым олицетворением Надежды. Жан Лассег был, бесспорно, человеком сильным, и речь его не отличалась мягкостью. Но слова его не ранили, не унижали; он просто умел одной фразой, одним жестом поставить собеседника на место, не нарушая при этом равновесия. Доброта его никак не противоречила всему остальному — она просто дополняла его качества как солдата… «Agathos — добрый, храбрый в бою», — сказано опять-таки в «Саду греческих корней».

В то утро Жан впервые предстал перед Гонэ в роли священника. В начале мессы Гонэ почувствовал даже разочарование: его герой как бы исчез, растворился в анонимате литургии. Но он вновь увидел своего кумира во время причастия, когда тот, слегка прихрамывая из-за несгибающейся ноги, спускался с алтаря. Вот тут-то Гонэ и ощутил неизъяснимое волнение, которое чуть не угасло от присутствия дядюшки Тастэ. Через несколько минут месса окончилась. Времени для раздумий уже не было; крайне возбужденный, Гонэ сам не заметил, как очутился в ризнице, и, пока друзья не завладели аббатом, в нескольких словах рассказал ему о своей необыкновенной находке.

Говорил он, конечно, сбивчиво, но Жан как будто все понял, так как сказал:

— Я ведь не очень сведущ в такого рода делах. Вам надо бы поговорить с моим братом. Заходите сегодня к нам на ферму.

И Теодор Гонэ почувствовал, что сейчас умрет со страха, — так пугала его даже мысль об этой встрече. Анри внушал ему трепет в такой же мере, в какой Жан успокаивал. Дядюшка приучил Теодора видеть в Анри врага религии, пожалуй, не менее опасного, чем Тастэ. С такими людьми никогда, ни при каких обстоятельствах не следует вступать в разговор. Теодор, конечно, не сомневался в прочности своих верований, но боялся мучительных споров с самим собой, когда мысль, обманутая ложным доводом, восстает и пытается вырваться из рамок суровой дисциплины. Он страшился пускаться в рассуждения, так как предвидел их гипнотическую силу и мог заранее оценить опасность, подстерегавшую его. Счастливы сильные духом, которые умеют подчинить себе мысль и превратить ее в покорную служанку! Анри принадлежал к числу именно таких людей. Бог знает, к каким безднам он может подвести разговор!

А тут еще этот Фоссад заставляет идти к господину Кошу. Гонэ не впервые по роду службы приходилось иметь дело с людьми, преподающими в светских школах. И он отнюдь не боялся господина Коша, кругленького, улыбчивого человечка с вкрадчивыми манерами. А вот госпожа Кош пугала его. Но как увидеться с ним, не встретившись с ней?

Весь Сарразак знал госпожу Кош, и странное дело — о ней не говорили ничего плохого. А ведь она обладала той знойной красотой — матовая кожа, резко очерченные скулы, смелый взгляд, — какую с течением веков, благодаря случайностям торговли и войны, приобрели обитательницы долины Гаронны. Только она могла летним вечером, направляясь на теннисный корт, пересечь площадь в коротенькой юбочке и не вызвать никаких кривотолков. Верная помощница своего мужа, она твердой рукой управляла им, своими тремя детьми и верзилами из технических классов. В ее распоряжении было два оружия — улыбка и глаза. И то и другое сверкало весельем, было такое чистое и лукавое, что никакая ложь не могла устоять перед ними. Оклеветать госпожу Кош было невозможно, ибо она это сразу поняла бы, поняла бы, почему это сделано, и клеветник тоже понял бы и почувствовал себя разоблаченным, ужасным негодяем, невероятно грязным существом…

И вот Лизистрата, хотя Теодор и не отдавал себе в этом отчета, приняла в его воображении черты госпожи Кош.

Анри ошибался относительно причин, побуждавших Мадлен возобновить совместную жизнь. Она приняла это решение после отчаянной ссоры со своим любовником — доктором Лапутжем.