«Святая инквизиция» в России до 1917 года - [26]

Профессор А. Воронов в 1884 году писал в «Русском Вестнике»:

«Важнейшие церковные обряды и церемонии, исполненные глубокого смысла и значения, — погребение, поминовение усопших, закладка дома, крещение, а также праздники, особенно храмовые, сопровождаются обильными возлияниями Бахусу, сборищами и гульбищами у корчмы со всеми вытекающими отсюда безобразиями, ссорами, драками.., переходят в дома, и здесь являются причинами бесконечных неприятностей, отравляющих всю жизнь членов семейства» [149].

Каков был образ жизни по–православному, может рассказать картина Перова «Крестный ход», где именно Бахус был богом, которому кадили и поклонялись, а христианский праздник был лишь формальным поводом. Кстати, художника ни тогда, ни сейчас не обвинили в клевете на духовенство — спорить с очевидным было бессмысленно.

По свидетельству архиепископа Никанора Херсонского, в те годы «на одного наполовину невежественного в вере приходилось сто совершенно темных». И после пастырского посещения храмов он пишет:

«Из служения причтом всенощной мы вынесли тягостней–шее впечатление. Боже мой! И это приходится слушать часами! Тут страдает все: и вкус, и слух, и нервы, и сердце!» [150].

Синод делает соответствующие распоряжения, о чем мы судим по циркуляру Воронежской консистории (из текста явствует, что явление это общее):

«На основании указа Святейшего Правительствующего Синода от 19 июня с/г, воронежская консистория предписывает в приходах преподавать христианское учение, и чтобы язык был в сих поучениях внятный и простой, «без классической сухости». Ежедневный опыт уверяет, что многие, именуясь православными, пребывают в состоянии духовного неведения; недостаточно разумеют и не могут пояснить, во что веруют; исполняя обряды, не ведают их духовного значения и примешивают к ним суеверные обычаи; поступки постыдные, сквернословие не считают грехом; напротив, некоторые пороки, например, мщение принимают за добродетель… Ныне при усиливающейся всюду потребности в просвещении ума и сердца, при умножении ложных учений и самочинных учителей, отвращающих юные души от послушания веры, — настоит великая нужда церковного наставления для православного народа, и доколе есть неведущие, заблуждающиеся, должны быть и наставники» [151].

В Воронеже одно время издавался ежегодник «Воронежская старина». Один священник не поленился собрать сведения о суевериях людей среднерусской полосы (в каждой губернии имелись свои дополнения):

«Вихрь поднимается при беготне и игре чертей. О медведе говорят, что он был царь и пожелал быть Богом, а жена — Божьей Матерью; за это Господь наказал его и обратил в зверя. Осина считается проклятым деревом; по преданию, на ней повесился Иуда; с тех пор она всегда трепещет. При зевании нужно совершать крестное знамение над устами, чтобы не вселился в уста сатана. Чиханием сатана отнимает здоровье и силу у человека, если никто не скажет ему: «Будь здоров»; после чего сатана становится бессилен. В понедельник не делают квас, так как в таком квасу русалка купает утопленников. В пятницу не пекут хлеба, не прядут пряжи, — по верованию: кто пятницу не почитает, у того Матерь Божия снимет череп и кострикою засыплет; оттого будет вечно болеть голова. Если сосуд с водой на ночь оставить открытым, то вода к употреблению не годится, так как в ней купалась нечистая сила» [152].

По–видимому, такие же примеры можно привести и для других губерний.

Несколько лет назад в Воронеже проходила международная конференция памяти О. Э. Мандельштама. Если раньше участников в последний день развозили по местам революционной славы, то ныне повезли в Задонский монастырь. Там местный монах долго рассказывал о находящейся одесную его иконе Божьей Матери. Эту икону, оказывается, написал в свое время апостол Лука во время тайной вечери со Христом; ввиду того, что написать лик Присно–девы было не на чем, апостол Лука сделал это на крышке стола; таким образом все это в целости и сохранности дошло до нас. Помнится, монаха того звали Никодимом; он очень долго укорял стоявших перед ним интеллигентных женщин, что они делают для своих косметических нужд маски из спермы. И так далее. Но возвратимся к иконе: апостола Луки как такового не было, а был евангелист, что не одно и то же; он не мог присутствовать на известной тайной вечере вместе со Христом перед Его страстями, так как Лука уверовал много позже; Матери Иисуса там тоже, если следовать тексту Евангелия, не было; наконец, и стола там тоже не было, так как, по тогдашним обычаям, вкушали пищу, возлежав на циновках или коврах (по достатку); Леонардо да Винчи на своей картине изобразил, возможно, итальянский быт, но не палестинский. Вроде бы мелочи. Конечно, но из таких мелочей ткалась ткань христиано–языческих представлений, и современники не случайно и употребляли слово «язычество» по отношению к православию.

Это был не «хлеб жизни» — говорим словами Христа, потому и не удивительно, что народ удовлетворял духовные потребности в своих оригинальных праздниках (вспомним тургеневского Касьяна).

«Это учение, призывающее к разрыву с общественным ярмом, со всем ненавистным, что давала окружавшая жизнь, оправдывавшее давнюю склонность русского простонародья к бегству от разных горя–злосчастий, затрагивало за живое умы и сердца народные, возвещало всем закрепощенным и алчущим новой жизни светлый свободный путь»