Святая и греховная машина любви - [118]

Нежный мелодичный голосок Кики как бритвой полоснул по натянутым нервам Блейза. Он стиснул зубы и, раскачиваясь, задыхаясь, как от мучительной одышки, застонал: «Ы-ы-ы…»

— Что, Блейз, что? Скажи Кики!

— Сама знаешь что! Пинн, стерва, наверняка тебе все рассказала.

Кики склонилась к самому рулю и погладила руку Блейза тыльной стороной своей кисти.

— Бедный.

— Понимаешь, я их обеих люблю, — медленно проговорил Блейз. — Вишу на кресте… как распятый, черт побери.

— А ты оставь их обеих себе, — от сочувствия голос у Кики сделался низким и глубоким.

— Не мо-гу! Ах, Кики, если бы ты только знала, если бы знала!.. И никто, ни один человек мне не поможет. Я ненавижу себя. Как я себя ненавижу!

— Не надо себя ненавидеть. Ты не такой виноватый, я уверена. Хочешь, расскажи Кики все-все!

«Фольксваген» остановился у маленькой железнодорожной станции — той самой, откуда они с Эмили в ту памятную ночь бежали в Лондон. Повернувшись, Блейз с грустью оглядел свою пассажирку: ее длинные влажные спутанные волосы, огромные взволнованные темно-карие глазищи, чистую и тонкую до прозрачности полудетскую кожу ее лица, в котором время и природа сошлись в образе совершенства, не оставив пока никаких иных следов. Ее груди, хранимые внутри тонкой небесно-голубой оболочки.

Кики снова улыбнулась — нежно, печально.

— Я поеду домой на поезде, да? — Она была умная девочка. — Пока, Блейз. Все еще будет хорошо, ты увидишь.

— Подожди, не уходи так сразу, — сказал Блейз, удерживая ее за краешек влажного голубого рукава. Он притянул ее к себе, так что ее голова запрокинулась, обхватил ладонями ее лицо (руль больно упирался ему в плечо) и, вдохнув в себя запах юности и дождя, осторожно поцеловал в губы. Потом легонько оттолкнул ее — и она ушла. Когда Кики входила в здание станции, он уже не смотрел на нее.

Проехав еще немного вперед, Блейз свернул с основной дороги на какое-то ответвление и остановился на обочине. Уронив голову на руль, он опять издал долгий, мучительный стон: «Ы-ы-ы!..» Что это, неужели он окончательно свихнулся?

* * *

Монти закрыл за Блейзом дверь, задвинул щеколду и вернулся на свое место за столом. Ему было тошно от Блейза, тошно от самого себя. Почему он не настоял на том, чтобы Харриет встречалась с Блейзом без него? Почему с такой готовностью согласился быть «председателем»? Просто ему было любопытно, чем все это закончится. Какого черта ему нужно? Он что, правда когда-нибудь был другом Блейза? Или вообще другом, все равно чьим — Эдгара, например? Мысль показалась Монти совершенно бредовой. Его дом, еще недавно чистый, как обитель отшельника, был теперь полон людей. Харриет, вездесущий Эдгар, да еще двое детей вдобавок. У него в доме — двое детей! Ни до, ни после своего выкидыша Софи так и не могла решить, хочет она детей или нет. Монти ждал сначала с надеждой, потом со страхом. Со страхом — потому что он уже не был уверен, его ли это ребенок.

Какое мне дело до всех этих людей? — спрашивал он себя. Дейвид слонялся по дому как привидение. Сталкиваясь с ним то в прихожей, то на лестнице, Монти обычно мимоходом брал его за руку и легонько сжимал, словно здоровался; однако от долгих бесед с Дейвидом неизменно уклонялся. И хотя подслушанный однажды в саду обрывок разговора между Дейвидом и Эдгаром привел Монти чуть ли не в бешенство, сам он упорно не хотел идти на сближение. Он боялся слез Дейвида, боялся, что Дейвид начнет как-нибудь проявлять свою привязанность к нему. Отношения с Люкой не то чтобы не складывались, их просто не было. Монти питал антипатию к этому ребенку — не только из-за Дейвида, но еще потому, что Люка сам по себе как-то странно его раздражал. В свою очередь Люка, чувствуя неприязнь, при виде хозяина дома неизменно превращался в «трудного ребенка», умолкал и смотрел на Монти не мигая и не улыбаясь. Монти отвечал тем же. Он знал, что Харриет советуется с Эдгаром по поводу образования Люки. С Монти никто не советовался.

Что я-то тут делаю? — думал он, сидя за столом в быстро густеющем полумраке гостиной, подсвеченной одной лампой. Прошло уже много дней с тех пор, как вся эта семейка поселилась в доме, а никаких изменений как будто не предвиделось. Слегка кружилась голова; это от голода, сообразил Монти. Несмотря на все уговоры Харриет, он еще ни разу не садился за стол вместе с ней и ее мальчиками. Впрочем, и «мальчики» редко садились вместе (а по возможности старались и вовсе не встречаться). Дейвид обычно обедал в школе, а ужинал вдвоем с матерью поздно вечером, когда Люка уже спал. Монти отдал кухню в полное распоряжение гостей, сам же забредал туда лишь изредка, чтобы сварить себе яйцо или открыть банку консервов. Выглядело это, конечно, странновато, — но с другой стороны, все в его жизни казалось теперь странноватым и временным, а следовательно, не заслуживающим внимания. В довершение всего, после многочисленных обещаний и отсрочек, в Локеттс собралась наконец нагрянуть миссис Смолл! То-то она удивится, обнаружив, что дом оккупирован столь неожиданным образом.

Надо что-нибудь съесть, подумал Монти. Три стакана на столе так и остались стоять нетронутыми: видно, такая уж пошла жизнь, что все и без выпивки ходят как пьяные. Он отхлебнул немного виски, и тут же все вокруг стало зыбким и призрачным. Надо пойти на кухню и что-нибудь съесть, иначе свихнуться можно, подумал он. Отпил еще глоток, встал, вышел в прихожую — но тут до него донеслись приглушенные голоса из кабинета. Эдгар и Харриет. Резко изменив направление, Монти распахнул дверь.