Священный поход - [10]

А также множество других подвигов совершил Шеллиби.

И трепетали грязнобородые эламиты, когда видели перед собою Шеллиби. Ибо сравнивали его со жнецом, который одним взмахом серпа снимает сразу множество колосьев. Так и Шеллиби одним взмахом своей кривой сабли снимал сразу множество голов эламских, и катились они под ногами его лошади, будто соперничали с теми, что покачивались, вися на золотой цепочке.

Теперь нужно рассказать о том, как Великий Город слушал вести, долетавшие от эламских границ.

Поначалу ждали только побед. Да и сообщения все сплошь были только о победах. Выступали по центральному и региональному телевидению теоретики военного искусства и боевые генералы, прославившиеся в минувших войнах; сказал пламенную и весьма содержательную речь зять генерала Гимиллу, которого слушали с особенным интересом и даже повторили его выступление на следующий день.

Политики, тряся жирными щеками, заверяли въедливых журналистов, что к зиме будет одержана окончательная победа над озверевшими фанатиками Нуры, а сам террорист Нура будет расстрелян как военный преступник.

Впрочем, были и другие политики, которые считали, что Нуру надлежит признать великим государем, а коли его народу так нравится сходить с ума и заучивать наизусть Скрижали Нуры, то пусть сходит. Что печься о грязнобородых эламитах?

Сходились лишь в одном: истукан Бэл-Мардука, найденный на месте древнего дворца эламских царей, – национальное достояние Вавилона, утраченное им в незапамятные времена, и оно должно быть возвращено Великому Городу. В этом вопросе царило полное единодушие, так что когда дискутирующие готовились вцепиться друг другу в бороду на глазах у тысячи телезрителей, журналисты быстро переводили разговор на эту тему.

Потом прорвались как-то представитель независимого профсоюза и представитель международной ассоциации защиты прав животных и заявили общий протест. Журналист пожал плечами, политики не обратили на это внимание, а в Дере протеста не услышали, ибо Дер находился далеко и телевидения осаждающие не имели.

Дважды на телеэкране показывали пленных нуритов. Те были очевидно истерзаны, связаны и заткнуты кляпами, поэтому могли лишь загадочно и мутно глядеть в телекамеру, что усилило представление о них как о полуживотных, охваченных повальным бешенством. Впрочем, так оно и было.

Между тем по Вавилону бойко расходились в списках Скрижали Нуры и многие их покупали у хитрых торговцев. Читали, чтобы посмеяться над глупостью грязнобородых; но мудрость Нуры – бывшего торговца репой, а ныне пророка – была такова, что яд ее, подобно извести, разъедал даже самые крепкие мозги. Поэтому в Вавилоне появились тайные приверженцы Нуры. Их преследовали и сажали на кол, так что вскоре люди из страха быть заподозренными опасались употреблять фразу «Передайте мне хлеб, пожалуйста» и довольствовались мычанием и указыванием пальцами.

Мычание же поощрялось, ибо было священным звуком быков Бэл-Мардука.

Ежевечерне упитанный генерал из Академии Штаба появлялся у карты Элама, на которой передвигал флажки и елозил указкой, демонстрируя динамику передвижения священной армии.

Наконец в конце зимы над городом, притихшим в ожидании и как бы соскучившемся ждать шумных вестей, прогрохотал гром. Впрочем, какое там прогрохотал? Так – звякнул и тут же стих.

Вдруг перед телекамерой вместо упитанного генерала выскочил какой-то растрепанный ротмистр танковых войск, в котором признали Шарру, потомственного офицера из древнего рода, не запятнавшего себя доселе ни одним неблаговидным поступком. Бледное лицо Шарру пересекали наискось два вздувшихся рубца, одна щека беспрестанно дрожала, борода криво обкромсана ножом. Вздрагивая от яркого света юпитеров и беспокойно шаря глазами, Шарру кричал прямо в телекамеру:

– Люди! Опомнитесь! Ложь затопила вас! Танки погибли в песках! Сотни, тысячи всадников в бело-золотых плащах, с покрывалами на лицах, которые они удерживают, прикусив зубами! О, они не кричат, когда их убивают! МЫ кричим! Мы кричим, как младенцы, ибо они выскакивают из пустоты, насаживают нас на пики, вспарывают нам животы. Они захватили в плен и кастрировали все отделение прапорщика Бульты и отпустили их в пески, а яйца прислали нам на командный пункт! – На мгновение лицо ротмистра Шарру передернула судорога, а глаза потемнели при этом воспоминании. – Он приехал, тонкий, как тростинка, почти мальчик, этот ассасин. Вы хоть слышали об ассасинах? На нем были черные одежды, изрисованные их варварскими письменами. Он не скрывал своего лица. Он смеялся, лучезарный, как дитя. В окровавленном платке он держал ИХ – яйца наших боевых товарищей…

Затем Шарру закусил губы и несколько мгновений молчал.

Слышно было, как в студии за его спиной возникает и разгорается скандал. Несколько журналистов кричали на кого-то невидимого:

– Дайте ротмистру сказать! Вы не смеете затыкать ему рот! Он боевой офицер!

Кто-то гудел командирским басом:

– Он военный преступник! Дезертир! Он подлежит суду! Он потерял танки!

– С ними невозможно сражаться! – сказал вдруг Шарру, подняв глаза. В этих глазах не было ничего, кроме усталости. Он будто не слышал возни, начавшейся за его плечами. – Я знаю, меня считают дезертиром. – Он покачал головой. – О, если бы вы знали!.. – Подавшись вперед, он судорожно вцепился пальцами в край стола, на котором стояли микрофоны. – Видели, как дети играют в солдатики? Выставят целый полк маленьких оловянных солдатиков, а потом, когда надоест, – рраз! – и смахнут всех одним движением руки… Так и наша часть… О, так и наша часть… Рраз! Одним движением руки… Две тысячи вавилонян только там, в оазисе Наид, где сгинули в песках наши танки… А что происходит под стенами Дера? Они говорят вам о том, что происходит под стенами Дера?