Священная ложь - [19]

– Пророк, а почему нам нельзя писать? – перебила я.

Тот опустил книгу и впился в меня острым взглядом.

– Потому что это греховно в глазах Господа.

– Но ты ведь пишешь, – напомнила я.

– Писать должен лишь тот, что записывает деяния Господа.

– А почему нам нельзя читать? Тогда мы познали бы Его деяния.

– Если б ты умела читать, то могла бы прочесть и нечестивые письмена, а Господь такого не одобряет. На то есть Пророк – чтобы читать все, что тебе нужно. Это намного лучше, чем самой.

– А почему нам нельзя рисовать? – спросила я. – Уж это грехом быть не может.

Пророк скрестил на груди руки. Лицо у него потемнело, в серых глазах сгустились тучи.

– Я не уверен, что смогу объяснить так, чтобы ты поняла. Ты всего лишь девочка.

– Я постараюсь, – пообещала я.

Видимо, он понял, что без ответа я не отстану.

– Знаешь, что такое небо? – Вскинул руку, будто желая коснуться синей глади. – Это огромный холст, растянутый над всем миром. И на нем рисует Господь. А мы не рисуем, потому что в этом нет нужды. Величайшее на свете полотно уже создано.

– Небо – это холст?.. – переспросила я, во все глаза глядя на синее пространство, до того казавшееся мне бескрайним. Оно напоминало чистый пруд без дна и берегов.

Пророк кивнул, и его рука тенью заслонила сверкающую синеву.

– Господь сотворил небо, чтобы мы могли Его познать. Разве ты не чувствуешь Его радость, когда светит солнце? А когда штормит – безошибочно понимаешь, что Он гневается. А дождь… Как думаешь, что такое дождь?

– Слезы, – догадалась я. – А как же ночь? Почему ночью небо темное?

– Значит, Он спит. Значит, глаза Его закрыты.

– А молнии и…

– Дурные сны, – перебил Пророк, не дав договорить. – Итак, Минноу, я ответил на твой вопрос?

Прикусив губу, я кивнула.

Оставшаяся часть урока прошла мимо меня, потому что Вселенная над головой скукожилась; мир вокруг становился все меньше и меньше, а Пророк – все выше и выше.

Где-то в отдалении слышался звук вроде бурления кипящей воды, и как будто скрипела петля. Когда я теперь смотрела на небо, оно уже не казалось таким огромным.

Мать, не замечая нас, задумчиво болтала ногами в воде.

– А что такое звезды? – резко и, наверное, слишком громко спросила я.

Пророк посмотрел на меня, поджимая губы.

– Зачем тебе знать, сестра Минноу? – многозначительно поинтересовался он.

Констанс, прильнувшая ко мне теплым боком, заметно напряглась.

– Твои вопросы заставляют думать, что ты усомнилась в Господе. Это может повлечь за собой нехорошие последствия.

Сердце у меня застучало.

– Я просто… просто я хочу знать… Знать о мире, который Он создал.

Пророк задумался.

– Звезды… Это чтобы следить за нами, пока Он спит. Это Его глаза. Когда видишь звезды, знай, что Господь за тобой наблюдает.

Сердце в груди екнуло, а руки на коленях сжались в кулаки. Всякий раз, когда я представляла Бога, я не видела в Нем той сокрушительной мощи, которая позволяет наблюдать за нами с небес. Я представляла мальчика – моего ровесника, ходящего в школу и живущего как все. Мальчика по имени Чарли.

– Но… – пробормотала я. – Как Он может глядеть с небес, если на самом деле Он – Чарли? Я думала, Он живет на земле.

– Считаешь, Господь не способен делать два дела одновременно? – рявкнул Пророк так громко, что даже моя мать наконец обернулась. – Господь способен на что угодно. Способен наблюдать за каждым живым созданием и за каждым умершим, и при этом ходить по земле, потому что на то Он и Господь, Он всемогущ.

Пророк внезапно схватил Констанс, вздернул ее на ноги и с силой встряхнул за плечи. Та испуганно вытаращила глаза.

– Я же сказал, Минноу, что у сомнений порой бывают нехорошие последствия, – объявил Пророк. – Беда в том, что не всегда они попадают в цель.

Он снова встряхнул Констанс, и та беспомощно всхлипнула.

– Если у тебя будут еще вопросы, Минноу, знай: ответ один – Господь. Что бы ты ни думала о земле и небе, все это – Господь. Только Господь, – повторил Пророк. – Если сомневаешься, лекарство одно – Господь. А если не помогает, значит, это твоя вина, а не Его.

Лицо у меня вспыхнуло. Я закивала, прекрасно понимая, к чему он клонит. Пророк обнял Констанс, широко улыбнулся и усадил ее обратно. Я чувствовала, как сестру трясет.

– Помни, Господь сотворил тебя, а значит, ты обязана Ему жизнью, – объявил Пророк. – И будешь в долгу перед ним до конца своих дней.

Глава 18

Приближается День святого Валентина. В Общине, разумеется, мы его не праздновали, но я знаю, что принято делать в этот день. Многие девочки получают по почте открытки, кто-то контрабандой протаскивает мелкие конфеты, и теперь ими обмениваются под столами, а охрана делает вид, будто не замечает рассыпанных повсюду фантиков. К некоторым проходят парни, приносят гвоздики, завернутые в мокрые бумажные полотенца, и пусть обняться им нельзя, девочки все равно потом ходят радостные несколько дней, а цветы таскают в кармане комбинезона, пока те вконец не засохнут.

В Общине праздники всегда наводили на меня жуть. Особенно День святого Джареда, знаменующий убийство последнего великана в Америке. Праздник выпадал на зиму, когда дули резкие ветра, и наше пение в ледяном воздухе звучало особенно кошмарно. «Великана ты убей, о да, убей. Злую кровь его пролей, о да, пролей. В горло нож ему вонзи и проверни – чтобы бился на земле в агони-и». В замерзшей до костей ладони я держала сосульку и вместе с прочими детьми – даже самыми маленькими – изображала, как сношу голову страшной твари. Зрелище было донельзя мерзким. Отчего-то убийство мы всегда представляли в самых ярких красках.