Священная кровь - [16]

Все чувства и мысли Нури были заняты замужеством. Вот уже два-три года она только и мечтает о свадьбе. В ичкари между женщинами идут об этом бесконечные разговоры, точно свадебный той должен состояться не сегодня завтра. Невестки чуть не каждый день сообщали Нури радостную новость: «Атабай человека подослал. Хочет сватать вас за младшего сына». Или: «От Мусабековых скоро сваты придут. Жених, говорят, настоящий красавец!..» Нури обычно делала вид, что все это ее мало интересует, и отвечала: «Я рада подольше оставаться под материнским крылом. Со свадьбой можно и не спешить». Однако сердце ее готово было разорваться от радости. Ей уже чудились звуки карнаев, сурнаев[36], смех женщин на веселых «тартышмачак»[37]: ночами она подолгу мечтала, рисуя заманчивые картины будущего. Но радостная весть не оправдывалась, женихи, несмотря на богатство Мирзы-Каримбая, почему-то не сватались, и через несколько дней невестки принимались нашептывать уже о каком-нибудь другом «красавце байбаче»…

Мирза-Каримбай тоже любил дочь, но, как истый мусульманин, не показывал этого и говорил с ней мало. Поручая что-нибудь, скажет иногда: «Верблюжонок мой, сделай то-то и то-то», и только. Бай хорошо знал: долг каждого правоверного — выдать дочь в тринадцать-четырнадцать лет, и сердце его последнее время часто омрачалось заботой: Нури пошел уже восемнадцатый год. Однако неудачное замужество старшей дочери заставляло Мирзу-Каримбая быть осмотрительным и разборчивым-, он считал, что жених должен быть из богатой, уважаемой семьи и в то же время отличаться умом, деловитостью, хорошим воспитанием. Часто случалось так, что жених приходился по душе ему, но казался неподходящим Хакиму и Салиму, а в женихе, понравившемся сыновьям, находил какой-нибудь недостаток сам Мирза-Каримбай.

У Нури была страсть — подсматривать за гостями и друзьями братьев и вообще молодыми людьми через дувал ичкари, в щелку калитки или откуда-нибудь из-за деревьев. Много раз ей удавалось наблюдать и за Юлчи, после того как он появился в поместье. В сердце девушки вспыхнуло непреодолимое влечение к этому рослому, стройному юноше, она решила повидаться с ним тайно и выжидала удобного случая. Случай такой наконец представился, и Нури, оставшись дома одна, мастерски сумела добиться исполнения своего желания.

Со дня встречи в саду, в винограднике, когда она бросилась на грудь Юлчи и сорвала с губ юноши вынужденный поцелуй, Нури не переставала думать об этом простом и стыдливом парне — сыне забытой кишлачной тетки. Повторить свидание ей не удалось — наутро Юлчи отправили на главный участок, и вот уже две недели Нури грустит: вернется Юлчи не скоро, а самой поехать на главный участок нельзя.

Однажды она решилась даже заговорить о нем с матерью:

— Айи, сына бедной тетки заставили жить вместе с поденщиками, с бездомными бродягами. У отца совсем нет жалости. Своего родственника он мог бы оставить работать и здесь…

Мать, не подозревавшая об истинных чувствах дочери, равнодушно ответила:

— Такую родню, дитя мое, лучше держать подальше. Чем он лучше других? Пришел работать и пусть работает. Отцу лучше знать, где кого поставить.

Между тем Юлчи очень быстро освоился на новом месте. С батраками и поденщиками он сошелся с первого же дня пребывания на главном участке и понравился всем своей простотой, сдержанностью в разговоре, рассудительностью, силой и независимостью в отношениях с Ярматом.

С Ярматом рабочие не ладили. Он, правда, жил с ними вместе, питался с ними из одного котла и средства к жизни, как и они, добывал своим трудом, но, считая себя доверенным хозяина, подчас обращался с батраками грубо, и к нему относились, как к чужаку. В глаза не противоречили, но за спиной подсмеивались над ним, даже поругивали: «Хозяйский дворняжка! И чего он так нос задирает?..»

Юлчи вместе с другими вставал на работу с рассветом. Закусив в полдень, они снова шли в поле и работали дотемна. А иной раз, когда наступало время полива, не было покоя и ночью: воду приходилось гнать издалека. Юлчи иногда сам, а иногда прихватив кого-нибудь на помощь, пригонял воду на участок, попутно исправляя множество запруд.

Вода никогда не приходила спокойно. На ее иути возникали ссоры, ругань, драки. Даже самые тихие и обычно кроткие люди, если возникал спор из-за воды, нередко прибегали к помощи кулаков и кетменей.

Юлчи не любил этих ссор. Однажды он уступил очередь какому-то дехканину, согласившись, что сам польет попозже. За это Ярмат обозвал его при всех простаком и разиней.

— Джигит, — говорил он, — должен быть отчаянным и настойчивым: упал, землю зубами грызи, но поднимись. А это что — отдать другому кусок из собственного рта?! Уступить воду человеку, засеявшему редькой клочок земли с циновку!.. Эх-е! Знаешь, сколько денег вложено в наш хлопок! Это понимать надо.

— Дехканин — седой старик, бедняк. У него ничего нет, кроме клочка посева, — спокойно возразил Юлчи. — Он уже две недели не может добиться воды. Сколько крови испортил, бедняга. Я и уступил ему очередь и получил от него благословение.

— Молодец! Очень хорошо! — насмешливо прищурился Ярмат. — Не гонись, говорят, за золотом, гонись за благословением. Но можно ли из-за благословения наносить вред хозяину?