Священная - [87]

В какой-то момент я выхватываю у мамы видеокамеру, чтобы снять ее. Поверх купальника она надела белое облегающее платье, волосы спрятаны под широкополой соломенной шляпой, а глаза скрыты за большими очками. Она выглядит такой жизнерадостной и здоровой. Недолго думая, мама присоединяется к нам и, смеясь, бегает вдоль берега от волн. Забавно, что, когда люди меняются, ты забываешь, какими они были раньше. Вот и я забыла, как она была красива. Вернее, она красива и сейчас, но тогда ее наполняла энергия, несгибаемая воля и огонь, не угасавший в ней.

А сейчас она молчит. И мне даже кажется, что она уснула, пока я не слышу:

– Это были самые счастливые моменты в моей жизни.

– Даже без папы? – спрашиваю я.

– Да. Ведь именно в вас двоих заключалось все мое счастье.

Я протягиваю ей чашку с попкорном, но мама отрицательно качает головой. Она практически перестала есть. В лучшие дни у Кэролин получается уговорить ее сделать несколько глотков воды и проглотить кусочек или два шоколадного пудинга. Это очень беспокоит меня, потому что именно еда дает людям энергию. А без нее нет сил жить.

– Думаю, и для меня это одни из самых счастливых моментов жизни, – говорю я.

На экране появляюсь я со счастливой улыбкой. Тогда еще не было видений. И предназначения. И пожара. И мне не предстояло сделать выбор, к которому я не готова.

– Нет, – возражает мама. – Твои самые счастливые моменты еще впереди.

– Откуда ты знаешь?

– Я это видела.

Я выпрямляюсь и смотрю на нее.

– Что?

– Всю свою жизнь я видела проблески того, что должно произойти в будущем. В основном это касалось меня, но иногда и других. Так что я видела твое будущее. Или, вернее, его вариации.

– И что ты видела? – сгорая от любопытства, спрашиваю я.

Она улыбается.

– Ты поедешь учиться в Стэнфорд.

– Как будто я и так этого не знала.

– И тебе там понравится.

– Значит, в Стэнфорде я буду счастливой? Отлично, что все уже решено. Может, еще скажешь, каким цветом выкрашены стены в комнате в общежитии, потому что я пока не определилась, что выбрать – лавандовый или насыщенный синий.

Да, это сарказм, и, возможно, не стоило так реагировать, ведь мама пытается сказать важное. Но все дело в том, что я не представляю ситуацию, в которой буду по-настоящему счастливой. Ведь рядом не будет ее.

– Ох, милая. – Она вздыхает. – Сделай мне одолжение, загляни в верхний ящик комода, – просит она. – Найди коробочку у самой стенки.

Я натыкаюсь на пыльный красный бархатный футляр, спрятанный за носками. И открываю его. Внутри лежит старый и слегка потускневший серебряный браслет с шармами. Я поднимаю его.

– Что это?

Я никогда не видела, чтобы она носила что-то подобное.

– Надень его на кладбище.

Я смотрю на шармы, которые кажутся вполне обычными. Сердечко. Лошадь. Рыба. И еще два с, как мне кажется, фальшивыми драгоценными камнями.

– Это мой браслет, но я уже давным-давно его не надевала, – объясняет мама. – И я хочу, чтобы ты взяла его себе.

Я сглатываю.

– А разве ты не должна уверить меня, что всегда будешь рядом? Ведь это обычно говорят люди? Что ты всегда будешь жить в моем сердце и прочую чепуху.

– Ты часть меня, – отвечает она. – А я – часть тебя. Так что да, я всегда буду с тобой.

– Но это лишь отговорки, верно?

Мама кладет руку поверх моей, и она кажется невероятно легкой, словно перышко, а кожа похожа на мягчайшую белоснежную бумагу. Словно ее может унести любым порывом ветра.

– Мы с тобой связаны, и ничто на земле, небесах или в аду не сможет нас разделить. И если ты захочешь поговорить со мной, то я непременно тебя услышу. Возможно, я не смогу ответить, по крайней мере сразу…

– Потому что один день там равняется тысяче лет.

Она ухмыляется.

– Верно. Но я тебя услышу. И каждое мгновение буду посылать тебе свою любовь.

– Как? – Я не могу сдержать подступающих слез.

– Через венец, – отвечает она. – Именно там мы найдем друг друга. В сиянии.

Я снова начинаю плакать, а мама обнимает меня и целует в макушку.

– Моя дорогая, милая девочка. На тебя столько всего свалилось. И ты так близко к сердцу все воспринимаешь. Но ты будешь счастлива, малышка. И еще будешь сиять.

Я киваю и вытираю глаза. Потому что на самом деле верю ей. А затем выпаливаю первое, что приходит мне в голову:

– Ты когда-нибудь расскажешь мне о своем предназначении?

Мама отстраняется и задумчиво смотрит на меня. А затем признается:

– Ты – мое предназначение.

Позже вечером мама рассказывает мне немного другую версию произошедшего в день землетрясения. Вернее, упоминает подробности, которыми не стала делиться, когда рассказывала обо всем нам с Джеффри.

О том, что, когда она увидела папу, когда он поднял ее из развалин, в которые превратилась ее спальня, и перенес на небеса, мама узнала его.

– Он мне снился, – объясняет она.

– И о чем был этот сон?

Я, скрестив ноги, устроилась в изножье ее кровати, чтобы смотреть на нее, пока мы разговариваем.

– О поцелуе, – признается она.

– Поцелуе?

В груди вновь просыпается чувство вины, потому что это слово порождает воспоминания о том, как губы Кристиана прижимались к моим.

– Да. Мне снилось, как я целовала его. – Она переводит взгляд на телевизор, на сверкающие набегающие на берег волны. – Он стоял на пляже, а я подошла к нему, обхватила лицо руками и поцеловала. Мы не сказали друг другу ни слова. Только целовались.