Сначала я осознаю, что меня окружает темнота. Как будто кто-то выключил весь свет. Я прищуриваюсь, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь, но ничего не выходит. Затем осторожно прощупываю пол и понимаю, что он идет под уклон. Я невольно отшатываюсь назад, но нога натыкается на что-то твердое. Замерев, я стараюсь восстановить равновесие. И прислушиваюсь.
Откуда-то сверху доносятся тихие голоса.
Мне еще непонятно, о чем это видение, где я нахожусь, что должна сделать или от кого прячусь. Но можно не сомневаться, что я именно прячусь.
И что случилось нечто ужасное.
Судя по всему, я плачу. Из носа течет, но я даже не пытаюсь вытереть лицо. Я вообще не двигаюсь. Мне страшно. Можно было бы призвать венец, чтобы обезопасить себя, но тогда меня точно обнаружат. Вместо этого я сжимаю кулаки, пытаясь побороть дрожь. Темнота надвигается, окутывая меня, и мне приходится впиться ногтями в ладони, чтобы не поддаться нахлынувшему желанию призвать венец.
«Успокойся, – говорю я себе. – Не нервничай».
И позволяю тьме поглотить меня.
1
Добро пожаловать на ферму
– Как ты, Клара?
Я резко прихожу в себя посреди спальни. Вокруг ног разбросаны журналы, которые, видимо, выпали из рук, когда меня посетило видение. Воздух обжигает легкие, мышцы напряжены так, будто я только что пробежала марафон, а глаза режет от света, проникающего сквозь окно. Моргнув, я поворачиваюсь к Билли, которая прислонилась к дверному косяку моей спальни с понимающей улыбкой на лице.
– Что случилось, малышка? – не дождавшись ответа, спрашивает она. – Ты получила новое видение?
Я делаю глубокий вдох.
– Откуда ты знаешь?
– Мне они тоже приходят. К тому же большую часть своей жизни я общаюсь с людьми, у которых появляются видения. Так что я научилась определять это по выражению лица.
Она обхватывает меня за плечи и усаживает на кровать. А затем опускается рядом и ждет, пока мое дыхание замедлится.
– Хочешь поговорить об этом? – наконец спрашивает она.
– Пока не о чем говорить, – отвечаю я. – Но, возможно, мне все равно стоит тебе рассказать?
Видения появлялись все лето, с того момента, как я отправилась в Италию с Анджелой. Но до сих пор в них не было ничего, кроме темноты, ужаса и наклоненного пола.
Билли качает головой:
– Нет. Поделись со мной, если это поможет тебе успокоить душу. Но я считаю, что видения – это сообщения, которые передаются именно тебе и предназначены только для тебя.
Меня радует, что она так спокойно относится к этому.
– Как у тебя это получается? – интересуюсь я через минуту. – Как ты можешь продолжать спокойно жить, зная, что случится нечто плохое?
В появившейся на ее лице улыбке отражается боль. А затем она кладет свою теплую смуглую руку поверх моей.
– Нужно научиться находить то, что сделает тебя счастливой, малышка, – объясняет она. – Находить то, что придаст твоей жизни смысл. И держаться за это. А затем постараться перестать беспокоиться о вещах, которые невозможно контролировать.
– Знаешь, это легче сказать, чем сделать, – вздыхаю я.
– Ну, если потренироваться, то все получится. – Она хлопает меня по плечу, а затем сжимает его. – Пришла в себя? Готова попробовать?
Я натягиваю улыбку на лицо.
– Да, мэм.
– Отлично, тогда за работу, – шутливо говорит она.
Я вновь приступаю к упаковке вещей, чем и занималась до того, как на меня обрушилось видение, а Билли берет скотч и принимается заклеивать собранные коробки.
– Знаешь, когда-то я помогала твоей маме собирать вещи для Стэнфорда. В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году. Мы тогда жили в маленьком домике на берегу моря в Сан-Луис-Обиспо.
«Я буду скучать по Билли», – думаю я, пока она продолжает свой рассказ. Глядя на нее, я очень часто вспоминаю о маме. Не потому, что они похожи – если не считать высокого роста и красоты, – а потому что у Билли, как у лучшей маминой подруги, за сотню лет накопилось множество смешных и печальных историй. Как эта, о сборах в Стэнфорд, или об ужасной маминой стрижке, или о том, как она подожгла кухню, пытаясь приготовить бананы фламбе[1], или о том, как мама спасла человеку жизнь с помощью заколки и резинки для волос, когда они с Билли работали медсестрами во время Первой мировой войны. Поэтому мне так нравится проводить время с Билли. Ведь в те несколько минут, пока она рассказывает эти истории, мне кажется, будто мама жива.
– Эй, все хорошо? – спрашивает Билли.
– Да, мы почти закончили, – прокашлявшись, чтобы скрыть дрожь в голосе, отвечаю я.
А затем складываю последний свитер и, спрятав его в коробку, оглядываюсь по сторонам. Несмотря на то что некоторые вещи еще не упакованы, а плакаты так и висят на стенах, комната выглядит пустой, будто я уже здесь не живу. А мне до сих пор не верится, что завтра я действительно уеду отсюда.
– Ты можешь приезжать сюда когда захочешь, – напоминает Билли. – Ты же знаешь. Этот дом твой. Ты, главное, предупреди меня, что выехала, чтобы я застелила свежие простыни.
Похлопав меня по руке, она спускается на первый этаж и выходит на улицу, чтобы загрузить коробки в свой грузовик. Завтра она тоже отправится в Калифорнию, а мы с мамой Анджелы Анной поедем следом на моей машине. Я выхожу в коридор. В доме тихо, но он наполнен какой-то странной энергией, словно в нем полно призраков. Я смотрю на закрытую дверь в комнату Джеффри. Он должен быть здесь. Должен приступить к учебе в выпускном классе средней школы Джексон-Хоула. Должен ходить на тренировки по футболу, пить свои отвратительные протеиновые коктейли и заполнять разномастными вонючими носками корзину для белья. Кажется, стоит мне подойти к его дверям и постучать, как я услышу: «Уходи». Но я бы все равно зашла. А он бы отвернулся от компьютера и, возможно, убавил пульсирующую музыку, а затем ухмыльнулся бы и добавил: «Ты еще не ушла?» Может, я бы придумала что-нибудь остроумное в ответ, но мы бы оба прекрасно понимали, что он будет по мне скучать. А я буду скучать по нему.
