Свой среди чужих. В омуте истины - [2]

Мой отец Дмитрий Федорович слыл оригиналом среди по­мещиков Александрийского уезда, тем не менее был уважаем и не раз избирался предводителем уездного дворянства. Звали его «ходячая энциклопедия». Это было почетно, если учесть, что уезд славился громкими фамилиями: Орлан, Протопоповы, Винберги, Фалыд-Фейны, Хорваты — генералы, министры, приближенные ко двору, предприниматели (Хорват строил Дальневосточную железную дорогу).

Отец мой родился в 1868 году. Окончив «курс наук», отпра­вился, по установленной в ту пору традиции, «поглядеть мир», но, в отличие от многих дворянских сынков, не ограничился веселым времяпрепровождением в борделях Парижа или фе­шенебельных курортах, а жадно познавал мир...

Десять лет!

Такой страстью, как известно, заражены были когда-то древ­ние философы. Моисей недаром заставил сорок лет блуждать свой народ! Болеют этим многие писатели; с двумя-тремя мне посчастливилось даже близко сойтись: мой добрый учитель Евгений Германович Лундберг в молодости исходил пешком всю Европу. Довелось даже прочесть в старой киевской газете о том, как молодой писатель-анахорет, блуждая в лесах Сербии, был заеден волками.

Но Лундберг прожил долго — в 1922 году он привез из Берлина «графа» Алексея Толстого (который потом перестал с ним здороваться). При Сталине и Берии, благодаря «доброму» врачу-психиатру, до самой их кончины числился на учете в «дурдоме» — слишком много знал!..

Таким же неутомимым путешественником был председа­тель Пенклуба Эстонии, впоследствии народный поэт, Иоганес Семпер. Не менее интересен был путешественник по морям народный писатель Латвии Вилис Лацис... или мой друг Сергей Смирнов... У каждого своя судьба!..

Весьма любопытен неоспоримый факт: некоторые, даже самые талантливые писатели, лишенные в сталинские времена возможности познавать мир, обычно пили горькую... и когда приоткрылся железный занавес при Хрущеве и можно было путешествовать, — таким, как Максим Рыльский или Семен Скляренко, — они все реже брались за рюмку...

В людях заложена потребность с пра-пра-древних времен кочевать, вбирать красоту и уродство мира, его добро и зло, правду и ложь.

Помню, с какой жадностью мальчиком я перелистывал аль­бомы, грудой наваленные рядом с французскими, немецкими, итальянскими газетами, журналами и книгами в бумажных переплетах, в большом светлом помещении, которое находи­лось рядом со службами и почему-то называлось кладовой. Я внимательно разглядывал мастерски сделанные фотографии высоких снежных гор Гималаев или Альп, долин широких рек, низвергающихся водопадов, тропиков и голых пустынь Африки, льдов Севера или цветущих садов Андалузии... Или изучал галерею людей пяти континентов: белых, черных, желтых, красных... Фото запечатлели скуластое лицо самоеда и овальное красивое испанки, страшного обезьяноподобного зулуса или волоокую красавицу-марокканку, толстого баварца и поджарого француза... Глядя на все это, меня неудержимо тянуло в мир...

Была ли это присущая всем «тяга к перемене мест» или наследство отца, хранящееся в «запасных» клетках мозга? Кто знает?

Мои путешествия связаны с велением судьбы: сначала бо­лезнь отца заставила переехать все наше семейство в 1912 году в Ялту и поселиться со слугами на даче Эрлангера (ныне Дом творчества писателей), потом переехать по соседству на Княже­скую улицу в дом Кочубеев. Там 30 апреля 1914 года скончался мой отец.

Набальзамированный и запаянный в металлический гроб, он был перевезен в Бандуровку и похоронен на родовом кладбище недалеко от церкви. Через шесть лет шайка преступников ночью раскопала его могилу, вскрыла гроб, ища драгоценности, но, увидев сохранившийся труп, разбежалась... В двадцатых годах церковь сгорела.

За это время я не раз побывал в Севастополе, Алупке, Никитском саду, даже ухитрился подняться на Ай-Петри, Медведь-гору...

Ялта — в то время курорт мирового класса — зеленая красавица, с ее богатыми особняками, роскошными парками, набережной, сверкающей витринами магазинов, увитыми вино­градной лозой балконами, колоритными татарскими домами и красивым местным населением...

Ялта, куда стекался цвет русской интеллигенции—JI.H. Тол­стой, А.П. Чехов, Федор Шаляпин, Соболев, Серов, Айвазовский, Чайковский...

Ялта — курорт, где по соседству неизменно жили русские императоры. У меня до сих пор стоит перед глазами прибы­тие Черноморской эскадры, сопровождавшей царскую яхту «Штандарт» до самого порта. По трапу сходят Николай II, Александра Федоровна, цесаревич Алексей, цесаревны Ольга, Мария, Анастасия...

А вечером на набережную сходятся жители немноголюдной Ялты полюбоваться необычным фейерверком!..

После смерти отца, согласно закону, имение перешло ко мне. Моими опекунами стали мать и александрийский помещик, художник Дейнека. Старший, сводный брат получил какую-то долю наследства, а мать — пятую часть имущества. И, таким образом, до моего совершеннолетия никто не мог, даже для моего блага, скажем, продать, заложить имение...

2

Вслед за этой бедой грянула война!.. И тем больше связала руки и принесла новые заботы и огорчения...

Надо было помогать родине! Осенью Николай II обратился с призывом ко всем честным людям сдать имеющееся у них золото...