Свой среди чужих, чужой среди своих - [17]

— Но-но! Это не сброд! Это борцы с большевизмом! Люди, так сказать, отдавшие свои жизни на борьбу! И потом, что вы прикажете мне делать? Прислуживать официантом в Шанхае или Харбине? Или наняться в рикши?

— Почему же? — Лемке раздумывал и медлил. — Мы бы могли кое о чем с вами договориться.

— О чем же? — Есаул насторожился. Чутье подсказывало ему, что ротмистр не зря прибился к отряду, что, возможно, в поезде кроме тряпья и еды было еще что-то значительно более ценное. За дамскими ридикюлями такой тип, как этот Лемке, гоняться бы не стал.

— Если позволите, поговорим об этом позже, — медленно ответил Лемке.

Есаул засмеялся и встал.

— Готово у тебя? — крикнул он Гриньке.

Казачок стремглав кинулся к нему, стал помогать натягивать венгерку. Звякнули приколотые к ней Георгиевские кресты.

— За что у вас столько наград? — спросил Лемке.

— Это не мои — отца. Звание, между прочим, тоже его. Большой был оригинал, бежал за границу еще в восемнадцатом... Ночью бежал и денежки увез. Оставил меня, мать, кресты и звание. — Есаул Брылов снова засмеялся и пошел прочь от берега к черному бревенчатому дому, где у покосившейся изгороди были привязаны расседланные лошади. Гринька кинулся за ним.

— Господин есаул! — остановил его Лемке. Брылов обернулся. Лемке смотрел на него в упор, опять напряженное ожидание было во взгляде. — Господин есаул, — повторил он, — а что бы вы сделали, если б вдруг нашли или получили пятьсот тысяч рублей?

— И у вас есть возможность предложить мне пятьсот тысяч? — помолчав, спросил есаул и прищурился.

Ротмистр вдруг отвернулся.

— Да нет... — проговорил он как можно более равнодушно. — Если бы у меня была такая возможность, я бы... — Лемке поглядел на Брылова и улыбнулся.

— Вот в это я охотно верю, ротмистр! — Есаул рассмеялся. — Охотно... — И он пошел к дому, видневшемуся за деревьями. Казачок Гринька поспешил за ним.

Когда они отошли так, что Лемке не мог их видеть, Брылов вдруг обернулся, схватил Гриньку за плечо, притянул к себе и зашептал в самое ухо:

— Глаз с него не спускай, понял? Шкуру спущу!

Казачок молча кивнул, черные смышленые глаза заблестели.

— Ступай! — И Брылов легонько толкнул его в плечо.

Лемке тем временем вышел на поляну, где расположился обоз. Несколько человек прогнали мимо него расседланных лошадей.

Лемке подошел к одной из подвод и остановился. Где-то невдалеке, за кустарником, тренькала балалайка. Ротмистр огляделся по сторонам и, осторожно приподняв рогожу, которой была накрыта подвода, начал шарить. Он не видел, что за ним наблюдает, прячась за кустами, казачок Гринька.

Ничего не найдя, Лемке направился к другой подводе, стал ощупывать сложенные на ней мешки и узлы. Один мешок он даже приподнял и встряхнул, прислушался: не звенит ли?

— Эй, павлин сиамский, ты чего шукаешь? — неожиданно спросил полуголый бородатый человек, выглядывая из-под кустов.

— Узелок свой потерял где-то, — ответил Лемке. — Рубахи чистые, пара сапог новых... Не могу найти, жалко.

— А ну отвали от телеги! — угрожающе протянул бородатый. — Узелок!.. Тут твоих узелков нету.

— Тута все народное! — ехидно подхватил другой голос.

Неподалеку, у едва тлевшего костра, сидел казах Кадыркул, чинил уздечку. Он срезал ножом истлевший ремень, вынул из кармана стальную цепочку, стал ее прилаживать. Эта цепочка скрепляла «золотой» баул с наручником, который был недавно на руке Липягина. Ногу казах перевязал тряпкой, из-под которой торчали какие-то листья. Рядом послушно стояла непривязанная лошадь.

Лемке прошел мимо Кадыркула, машинально потрепал лошадь по холке. Цепочку, с которой возился казах, ротмистр не заметил.

Казачок Гринька бесшумно следовал за Лемке.

 

Было уже далеко за полночь, а в окнах здания губкома все еще горел огонь. За длинным столом, за которым обычно заседали члены губкома, сидел Кунгуров и рассматривал большую карту-шестиверстку. Изредка он делал на ней пометки, потом что-то записывал в блокнот.

От стола к окну, глядя себе под ноги, шагал Сарычев. Иногда останавливался, смотрел в темноту за окном, на редкие подслеповатые фонари.

— От предполагаемого лагеря банды до границы верст сто — сто пятьдесят, — задумчиво проговорил Кунгуров и опять что-то пометил на карте. — Надо будет сразу перекрыть дорогу на Чаньгушский перевал.

Сарычев не отозвался. Через секунду спросил:

— У тебя закурить найдется? Дай-ка.

Кунгуров быстро взглянул на него, молча достал кисет, клок бумаги, протянул. Сарычев долго вертел самокрутку. Прикурил от керосиновой лампы, спросил сердито:

— Ну что уставился?

— Ничего... Здоровье бы поберег. — Кунгуров аккуратно свернул карту, запихнул ее в планшетку, поднялся. — Я в казармы поеду. — Помолчал. — Слышишь, Василий Антонович, тебе на митинге надо быть. Речь красноармейцам сказать перед походом.

— Хорошо, — ответил Сарычев и отвернулся к окну.

Кунгуров вышел. Сарычев дымил самокруткой и один в огромном пустом зале угрюмо шагал от окна к столу и обратно, глядя перед собой прищуренными, словно от боли, глазами. Кашель гулко ударялся о стены, эхо дробило его и множило. Сарычев посмотрел на письменный стол. Стопка деловых бумаг заметно выросла, неотложные дела накапливались, а он все не мог за них приняться. Шилов, золото, погибший Липягин и товарищи — тяжкое горе навалилось на плечи... Он не мог, не хотел верить, что Шилов — предатель. Вспомнилось, как они отстреливались от казаков под Чугальней. Вдвоем. В талом, затвердевшем снегу. Несколько раз наступали минуты, когда казалось, что все кончено. Но нет! Пулемет работал исправно, и казаки откатывались на прежний рубеж, оставляя на снегу трупы. Двое красных, засевших в полуосыпавшемся окопчике против казаков... Шилов тогда смеялся и рассказывал, как он в детстве утащил у матери ключи, забрался в погреб и съел два кубана сметаны и как его потом стегали крапивой, с тех пор он на сметану смотреть не мог, на всю жизнь наелся... И вдруг Шилов предал?! Невероятно! Но факты... Факты убеждают... Впрочем, не все. Вот взять, к примеру, баул. Если Шилов участвовал в грабеже, то зачем ему было возвращаться в чека, да еще с пустым баулом в руках? Не проще ли предположить, что этот баул — двойник тому, с золотом? Ведь такие баулы не редкость, на толкучке хоть завались... Но Шилов! Знал ли он об этом? А если он все-таки выдал время отправки золота? И, выдав, испугался возмездия и вместе с бандой участвовал в грабеже поезда. Нет, тут что-то не так...