Свой мир - [10]

Минуло несколько несосчитанных дней, и вечером, в неурочное время, когда уже было нечего делать, объявилась Рики.

— Пошли быстро.

Рихард вскочил на ноги, схватил нож и котелок, с которыми не расставался, даже зная, как следует общаться с травой, и почти бегом последовал за Рики. Та направилась в самую болотистую часть поймы.

— Куда мы бежим? — задыхаясь, спросил Рихард.

— Сейчас пойдёт ледяной дождь, а я не могу быть одновременно в двух местах.

Над окоёмом и впрямь поднималась туча, даже не лиловая, а беспросветно чёрная. Вторая часть фразы стала понятна через пяток минут, когда Рики резко остановилась и, раскинув крылья, заставила остановиться Рихарда.

Перед ними было гнездо, какое Рихард искал в первый день своей робинзонады. Вездесущая трава не потерпела бы ни пуховой подстилки, ни сухих былинок, но она же предоставила для гнезда лучший материал. Тончайшие зелёные травинки были завиты и уложены так, что получилось подобие широкой корзины, в которой лежали четыре больших яйца. Не таких огромных, как страусиные, но гораздо крупнее гусиных, что доводилось видеть Рихарду.

— Вот, — сказала Рики. — Белки, желтки и углеводы.

— Дети, — строго поправил Рихард.

— Извини. Я сейчас стараюсь понять природу юмора, но это, кажется, вышла не лучшая шутка.

— Да, уж…

Рики уселась на гнездо, став уморительно похожей на курицу. Одно крыло она откинула в сторону, чтобы Рихард мог примоститься рядом.

— Устраивайся. Дождь вот-вот начнётся.

Рихард осторожно припихнулся сбоку, стараясь не нарушить совершенство гнезда, не повредить яйцам. Странное чувство переполняло его. Он вдруг понял, что ревнует и к зародышам, что созревают под белой скорлупой, и к виновнику их грядущего появления на свет. Казалось бы, Рики — птица, к тому же инопланетная, в ней нет ничего, что роднило бы её с человеком. Земной воробей ближе к Рихарду, чем Рики. И всё же было мучительно от сознания, что у Рики есть своя жизнь, которая называется личной. Где-то порхает долговязый птиц, марабуш, самец, к которому Рики испытывает особые чувства. Нельзя же заводить птенцов, не испытывая нежных чувств, просто по велению травы.

Дождь был холодный, и холодно было на душе у Рихарда. «Смешно», как сказала бы Рики в самом начале их знакомства.

Когда дождь малость поутих, Рихард поднялся и отправился по самым болотистым местам собирать зелень, которую, как он знал, ест Рики. Вернулся через полчаса, поставил перед Рики котелок, полный тины и ряски.

— Спасибо, — сказала Рики. — Иди, грейся. Всё-таки ещё слишком холодно.

Рихард пригрелся и, как ни странно, успокоенный, уснул. Плевать на перелётного марабуша, улетел — и пусть его. Главное, что Рики в это непростое время не осталась одна.

Подобно древнегреческому мудрецу, Рихард всё своё носил с собой, и чтобы переселиться ближе к гнезду, было достаточно выбрать относительно сухое место. Целыми днями Рихард добывал пропитание для Рики. Не так просто голыми руками набрать достаточное количество тины. Казалось странным, как можно есть всю ту зелень, что он притаскивал к гнезду. Кашу Рики тоже клевала с удовольствием, и лишь от плодов колбасного куста отказалась категорически.

Время шло и рассчитывалось теперь неделями. Для нового поколения еврашек и народившихся джейранчиков Рихард уже был всегда. Рики высиживала яйца, ни на минуту не отлучаясь от гнезда. На вопрос, когда появятся птенцы, она отвечала, что скоро. Рики прекрасно владела понятиями времени — и теми, что оперировали полуразумные, и теми, что были привычны Рихарду, и, кажется, ещё какими-то. Кто скажет, как воспринимает время трава?

Яйца раскололись через два дня. Рихард явился с миской каши и увидел, что Рики не сидит на гнезде, а стоит рядом и, склонив голову набок, искоса смотрит вниз.

— Гляди. Вот они.

Птенцы лежали, сбившись в плотную кучку, так что ничего нельзя было понять. Даже пересчитать их не удавалось, не то чтобы рассмотреть. Они были голыми, без единого пёрышка, не пищали и не разевали ртов, хотя, по мнению Рихарда, пищать и разевать рты птенцы обязаны.

— Замечательные детишки, — почти искренне сказал Рихард, поставив перед Рики котелок. — Поздравляю. Я был уверен, что всё получится как нельзя лучше.

Рики искоса, как до этого смотрела на птенцов, взглянула на кашу.

— Не сердись, но каши я сейчас есть не смогу. Она грубовата для детишек.

— А чем ты их будешь кормить?

— Травой. Я знаю, что такой способ вызывает у тебя отвращение, но у нас другого способа нет. Ты погоди, кашу-то не выбрасывай, тебе тоже надо кушать, а я сейчас сытая и дети накормлены.

Рихард уселся и принялся за кашу. Выглядело это, прямо скажем, не интеллигентно. Уже давно Рихард бегал как заправский нудист, вспоминая об отсутствии одежды, только когда начинал мёрзнуть. Кашу ел пригоршней, умывался, встав у ручья на колени. То есть в плане бытовом все достижения цивилизации оказывались излишними. В холодное время бывший косморазведчик прятался под крыло Рики и не чувствовал себя ущербным. Хотя для душевного спокойствия чего-то всё же не хватало: разведчик, когда он привязан к одному месту, не может быть счастлив, какой бы эдем вокруг ни цвёл.