Свора девчонок - [20]

– Я – нет! – сказала она и отпустила мою руку. – Это надо помыть слюной.

– Фу-у! – скривилась Иветта. – Может, вода тоже сойдет, а? Такое суперсовременное изобретение. Вода! Знаешь?

– Слюна убивает бактерии, – сказала Фрайгунда. – Жизнь или смерть. Чтоб ты знала.

Бея включила свой фонарик, прижала его к груди подбородком и потянулась к моей руке.

– Это нужно промыть.

– Но не слюнями же! – сказала Аннушка. – Я схожу на платформу. Там есть автомат. Куплю воды.

– Можешь взять колу. Она тоже убивает бактерии, – вставила Иветта.

– Глупости, – отозвалась Аннушка.

– Вовсе нет! – снова Иветта.

– Скажи уже что-нибудь. Это же твоя рука! – потребовала Бея.

– Я? – Я пожала плечами. – Лучше водой.

Вернувшись, Аннушка промыла мне руку. Ее мягкое красивое лицо склонилось над порезом. В ней было что-то такое материнское или даже бабушкино.

– Ничего страшного, – успокоила меня она. Но рассветные сумерки открыли совсем иную картину: я рассекла ладонь примерно на два сантиметра. От указательного пальца к среднему. Когда я ими шевелила, разрез превращался в маленький рот – открывался и закрывался. Кожа вокруг стала красной, натянутой, опухшей. Кровь больше не текла.

– В горах я смогу насобирать тебе трав, которые помогут, – сказала мне Аннушка. А потом попросила Антонию поискать аптечку. – Там наверняка есть йод.

– Нет! Не может быть! – закричала Антония, поднимая аптечку над головой. – Опять эта Смекалочка, умная белочка!

Это не предвещало ничего хорошего: до сих пор от вещей со Смекалочкой толку было ноль.

В аптечке среди перевязочных материалов действительно нашлась какая-то бутылочка, но на ней было написано что-то на непонятном языке, который никто из нас не знал. Это могло означать «йод», а могло и «яд».

– Это не немецкий! – сказала Иветта.

Рика засмеялась:

– Это точно! И не английский.

– Ну да. И, кажется, это не йод, – сказала Бея.

Аннушка открыла и понюхала.

– Это йод. Я уверена на сто процентов.

– Скажи что-нибудь ты. Это же твоя рука! – потребовала Бея.

– Не-е, может, не надо, – промямлила я.

Антония вытащила из аптечки со Смекалочкой бинт.

– Мда, какой-то гнилой, – сказала она. – Фу-у, да он весь рассыпается!

Бея, все еще с фонариком, зажатым, как телефон, между ухом и плечом, повернулась и посветила на Антонию. В ее маленьких ручках лежали лишь белые крошки и волокна.

– Фу-у, оно ко всему липнет!

Аннушка вытащила из своего рюкзака одну из футболок, разорвала ее на полосы и замотала мне руку.

– Может, поначалу будет еще больнее, но скоро перестанет. – Она завязала концы узлом. – На ночь можешь снимать, чтобы рана подсыхала. А днем пусть будет завязано, чтобы туда ничего не попадало.

– Какой врач твоя мама? – спросила я.

– Хороший, – ответила Аннушка с улыбкой. – Все пациенты еще живы, а мертвые ни разу не жаловались. – Она повернулась к остальным. – У кого-нибудь еще раны есть?

У Фрайгунды болела нога. Но снимать ботинки она отказалась.

– Так не пойдет, – сказала Бея. – Больные нам не нужны. Дай о тебе позаботиться.

– Нет, – Фрайгунда была непреклонна. – Моя нога – это моя нога. И кто знает, какие невидимые болезни есть у тебя.

Бея кивнула.

С зубом Антонии Аннушка сделать ничего не могла. От него откололся уголок, и Антония постоянно трогала скол языком.

Потом мы вышли из-под защиты живой изгороди.

Над горизонтом показался край солнца. Четыре сорок одна. Птичьи голоса, звуки деревни, доносящиеся издалека, день идет в рост. Может, он станет больше других дней и в него вместится больше, чем обычно.

Мы вернулись на платформу. Там было все так же пусто. Без нежелательных свидетелей Бея купила билеты в автомате.

– У тебя что, правда с собой деньги? Сколько? – Иветта пыталась заглянуть ей через плечо.

– Запасы на черный день. – Бея спрятала маленький кожаный кошелек в карман. – А у тебя, можно подумать, ничего нет?

– Господи сохрани! – Иветта рассмеялась. – Я никогда не ношу при себе наличные. Из-за них напасть могут. Так что или родители платят, или у меня в магазине есть карта постоянного покупателя, а в некоторых я могу попросить записать долг за нашей семьей. Меня же в Кляйнмахнове везде знают.

– Именно это я и хотела знать. – Бея взяла билеты из автомата и протянула Аннушке. – Вот, возьми ты. Ты из нас больше всех тянешь на взрослую.

Это была правда. Аннушка действительно была уже практически молодой женщиной. И если бы она накрасилась, это бы вовсе не выглядело как грим на детском маскараде.

До поезда оставалось еще немного времени, и мы решили изучить наше походное снаряжение на предмет чего-нибудь перекусить. Вроде там был хлеб в вакуумной упаковке. Иветта выудила со дна своего вещмешка три нитки бус Инкен: камешки, янтарь, валяные шарики, – все желтое. С отвращением бросила их на асфальт. Они лежали на платформе, как несчастные цепочки событий. Гнойные, поднятые со дна водоросли с рыбьими икринками.

– Подними! – сказала Бея. – Не надо оставлять следов.

– Мы же ничего противозаконного не делали.

– Это неизвестно.

Иветта подняла бусы. И осталась стоять с ними в руке.

– Положи обратно! – Бея кивнула на вещмешок.

– Я их носить не буду, – дрожащими губами сказала Иветта.