Сволочь ты, Дронов! - [4]

Она ехала одна. Намерено не стала дожидаться мужа. Теперь это уже не ее проблема. Пусть добирается, как хочет. Ах, Молдаков, ах, старый дурак! Ну почему, почему ей приходится стоять на каждом светофоре?

Мысли путались, перескакивая с пятого на десятое. И каждый раз непременно возвращались к Молдакову, своеобразному спасательному кругу. 'Дурак ты, Молдаков. Вот я уйду молодой, как только почувствую малейшее падение интереса к собственной персоне. Во-первых, своим уходом создам интригу, чем верну утерянный было интерес. А во-вторых, и в-главных, останусь в памяти людской непобежденной легендой. Даже интервью давать не буду. Просто исчезну, и все'.

Внезапно возникла мысль. А может, сейчас как раз самый благоприятный момент для ухода? Конечно, она еще достаточно молода, чтобы не думать об этом: двадцать девять — считай, не возраст, да и выглядит на все сто, в смысле, не лет, конечно, а баллов, но… На эстраде ведь полно молоденьких девчушек, ярких, красивеньких, длинноногих. Таких, как та же Лилька Подгорная, например. Правда, кроме красоты и молодости редко кто из них может похвастать чем-то особенным. Большая часть даже петь толком не умеет, только приплясывают себе под фонограмму, порой даже не свою. А если и свою, так обработанную на компьютере до неузнаваемости. Реальных конкуренток раз-два и обчелся. Так что вроде и рано задумываться об уходе. Не опасаться же ей, в самом деле, какой-то там Подгорной?! Если уж та чего и умеет особенного, так вовсе не в области вокала!

Но почему-то такая усталость вдруг навалилась, такая тоска. Это раньше сцена вызывала восторг и слезы умиления. Теперь же сцена для Альки — рутина, обычная работа. А разве можно выходить на сцену, к людям, без кайфа? Нет, не того кайфа, на котором, собственно говоря, и держатся очень многие нынешние звездочки-однодневки. Нет, другой кайф, сугубо внутренний, своеобразный экстаз от осознания народной любви — ведь не просто же так тысячи людей идут на концерты Альбины Рябининой. И ведь билеты, между прочим, стоят очень даже недешево. Однако на концертах Алька видит не одних сплошных олигархов, ведь простого люду гораздо больше. Вот только сидят они подальше от сцены, потому и не так заметны. И раньше эта мысль так будоражила, так бодрила, так волновала. А теперь почему-то эта же мысль не вызвала ни единой эмоции. Подумаешь, толпа! Толпа, между прочим, ходит на концерты не столько из любви к артисту, сколько по привычке, по инерции. Вот взять того же Молдакова, например. Неужели у него столько поклонников по всей стране, что мужик ежегодно собирает стадионы на фактически голый крючок, мол, 'прощальный тур'? Нет, привычка, одна сплошная привычка к громкому имени. Так что вполне может быть, что народ валом валит не столько послушать Алькин непревзойденный голос, сколько просто проявляет нормальную реакцию на ее раскрученное имя, на бренд 'Альбина Рябинина'?

А может, и правда пора? Это только внешне ее жизнь кажется красивой. А что на самом деле? Муж — общественное достояние, раздутое имя, цветы тоннами, которые она терпеть не может и даже не забирает домой из гримерки. Квартирка, правда, весьма недурственная, но стоит ли она таких унижений, как сегодня? Деликатесы, дорогущие шмотки. Разве ради них она живет? Да, когда-то Алька действительно мечтала о них, как о самом большом благе в своей жизни. Теперь же поняла, что гораздо важнее всех материальных благ душевное тепло, искренность. Любовь, в конце концов. А где она, любовь?! Где? И кто?! Загоруйко?! Этот напыщенный павлин? Да какой он павлин, с его-то сверкающей лысиной? Он больше похож на старого облезлого павиана. Может, когда-то Алька его и любила, хотя все чаще в последнее время очень сильно стала в этом сомневаться. Разве то, что она испытывала к нему когда-то, можно назвать любовью? А что она вообще знает о любви? Разве она любила когда-нибудь? Разве любила кого-нибудь?!

… Прошло несколько месяцев, возможно, даже год. По крайней мере, Алька очень хорошо запомнила, что опять было тепло. Да, точно, ей как раз исполнилось шестнадцать, ведь в тот день она ходила фотографироваться на паспорт. Значит, первые числа мая. Наложила на лицо, кажется, тонну косметики — так не хотелось на фото выглядеть сопливой пацанкой, так хотелось если не быть, то хотя бы казаться взрослой! А тем более — паспорт. Это ж не халам-балам, это документ, между прочим! Пусть и не на всю жизнь, пусть только до замужества. А может, и на всю — кто знает, выйдет ли она когда-нибудь замуж? И чтобы каждый, кто возьмет паспорт в руки, смеялся над тем, какая Алька была когда-то юная? Да ни за что! К тому же она, наконец, только-только перестала стесняться собственного отражения в зеркале. Всю жизнь считала себя дурнушкой, и лишь теперь, накануне шестнадцатилетия, неожиданно для себя самой обнаружила, что вовсе она и не дурнушка, что при помощи косметики может выглядеть очень даже ничего себе. Одна проблема — как выпросить у матери денег на все эти прибамбасы, при помощи которых можно пусть не менять до неузнаваемости, но существенно корректировать свою внешность? Та ведь упорно не понимала, что и косметика тоже может быть средством первой необходимости. А потому Альке приходилось довольствоваться тем, что Жанка с барского плеча дарила подруге. Скорее даже не дарила, а просто отдавала не столько излишки, сколько остатки.