Своенравная красавица - [14]

Он сидел сейчас в просторном кресле с высокой спинкой, на маленьком столике были зажжены свечи, чтобы он мог читать вслух своей семье проповеди из книги, покоившейся у него на коленях. Миссис Шенфилд и три девочки усердно работали спицами, но Джонас сидел праздно, вытянув ноги к огню и наморщив лоб. Он казался угрюмым и злым, и мать то и дело бросала в его сторону озабоченные взгляды. Она боялась, что его мрачный вид вызван проповедью, которую читал отец, так как это было сочинение известного англиканского богослова, а Джонас теперь не делал секрета из своих пуританских верований. Это еще не привело к открытому разрыву с отцом, но между ними то и дело возникали перебранки, и сейчас она опасалась очередного взрыва.

Однако миссис Шенфилд не знала, что мысли ее сына блуждают далеко от проповеди, из которой он не слышал почти ни слова. Джонас действительно был чрезвычайно обеспокоен и взволнован, так как в нем бурлило множество противоречивых и сильных эмоций.

Поначалу его обращение в пуританскую веру было вызвано желанием угодить богатым родственникам, но позднее он сам попал под влияние доводов и мнений, которые не раз слышал в их домах. А там недвусмысленно утверждалось, что долг каждого настоящего англичанина — сделать все от него зависящее, чтобы искоренить привилегии и тиранию короля, уничтожить епископства и освободить церковь от всех уз, связывающих ее с католицизмом. Пуританские священники, неукоснительно следовавшие суровым постулатам Ветхого Завета, мучимые страхом перед испепеляющим гневом и ужасным возмездием их собственного жестокого Бога, пробудили в характере Джонаса скрытые до той поры черты.

И все же рядом с новообретенным пуританским пылом существовала другая сторона его характера: практическая, почти алчная жилка, которая и была первопричиной его обращения. Благосклонность богатых и бездетных родственников нельзя было терять ни при каких обстоятельствах. Да, он научился одеваться и вести себя так, как считалось достойным в домах купцов, однако ему не хотелось рисковать, окончательно порвав отношения с отцом. В то время многие семьи раскалывала приверженность к противоборствующим партиям, и Джонас побаивался, что, потратив столько сил на сохранение за собой состояния дядюшек, он может потерять родовое наследственное имущество. Джонатан Шенфилд не обладал страстной и непоколебимой верностью Конингтонов, но был далек и от того, чтобы разделить взгляды жестких противников короля. С врожденной нелюбовью к переменам он склонялся скорее к поддержке монархии и государственной церкви. Джонас искал пути компромисса, так чтобы не поставить под угрозу виды на наследство с обеих сторон и при этом не обременять лишним грузом свою совесть.

Его совесть и так уже тяготил вполне ощутимый груз, потому что Джонас вдобавок ко всем остальным проблемам еще и страдал от мук неразделенной первой любви. С той минуты, как он впервые увидел Элисон Конингтон, Джонас не мог не думать о ней, и тот факт, что она едва ли подозревает о его существовании, только сильнее разжигал его безрассудную страсть. Он знал, что Элисон обожает своего мужа и блаженно счастлива в браке. И от этого его давняя, детская ревность к Дарреллу превратилась уже в нечто близкое к ненависти. Вера, которую он принял, не облегчала его душевного разлада, так как пуританская одержимость грехом и осуждением на вечные муки постоянно напоминали ему об опасности, которой он подвергает свою бессмертную душу, соблазняя ее к нарушению десятой заповеди. Он находился в состоянии, чреватом взрывом.

Мистер Шенфилд дочитал проповедь до конца, и в возникшей тишине сквозь зимнюю мглу, перекрывая завывание ветра, до них донесся стук копыт, быстро приближающийся к дому. Группа, сидевшая у камина, удивленно переглянулась, так как в столь поздний час и в такое время года трудно было ожидать появления случайного гостя.

В дверь резко постучали, и слуга пошел открывать. Через несколько секунд в холле появился Даррелл. Все было в снегу — теплый плащ, перепутанные ветром волосы и шляпа с плюмажем, которую он снял, кланяясь миссис Шенфилд. Он был бледен, мрачен.

— Даррелл!

Мистер Шенфилд поднялся и пошел ему навстречу, приветствуя гостя.

— Что вас привело сюда в такую непогоду? В Конингтоне беда?

— И в Конингтоне, сэр, и в каждом доме королевства. — Дарелл говорил очень серьезно. — Мы только что получили новости от двора, и мой отец счел, что нужно безотлагательно сообщить обо всем соседям. Он разослал гонцов по округе, в пределах десяти миль, но в ваш дом я хотел приехать сам.

Следуя за мистером Шенфилдом, он подошел поближе к камину, снимая на ходу перчатки, и теперь протягивал руки к огню. Джонас поднялся и встал позади своего кресла, вцепившись руками в спинку и устремив в лицо прибывшего странно напряженный взгляд.

Черити тоже наблюдала за Дарреллом, не сомневаясь в том, что он привез плохие известия. Он едва взглянул на нее, даже без улыбки, и одно это ясно сказало ей, как глубоко он обеспокоен. Ее тетка подняла суету вокруг гостя, предлагая ему присесть, снять плащ и чем-нибудь подкрепиться, а Черити с трудом сдерживала нетерпение. Ей хотелось крикнуть, заставить тетку прекратить болтовню, чтобы Даррелл мог, наконец, рассказать им, с чем явился он в Маут-Хаус в густом сумраке зимнего вечера. Она была благодарна, когда вмешался сам Джонатан Шенфилд.